Каменный Пояс. Книга 3. Хозяин каменных гор. Том 2
Шрифт:
Ефима Алексеевича всегда удивляла первобытность и хлопотливость этого способа откачки грунтовых вод. Для обслуживания несложной водоподъемной машины содержался большой табун в двести лошадей, а при них состояло не менее ста сорока погонщиков и конюхов. Кони при напряженной работе быстро выбывали из строя, изнашивались и люди, кляня свою долю.
Несмотря на огромные затраты на содержание машины, она не могла справиться с откачкой подземных вод, которые день и ночь сочились изо всех земных пор и постепенно затапливали шахты. Каждый день только и слышалось, что под землей снова стряслась беда:
Рудокопы с большой опаской спускались в шахту.
– Ну, прости-прощай, батюшка плотинный! – кланялись они Черепанову. – Незнамо, увидим ли снова белый свет?
В словах горщиков слышалась тревога. Шахта в самом деле превратилась в мышеловку. Лежа в забое, рудокоп прислушивался к таинственным шорохам, к плеску и бульканью воды, коварно, капля за каплей, точившей породу, к легкому потрескиванию крепей, на которые нажимала страшная тяжесть породы, оседавшей под действием вод. Внезапная беда подкарауливала рудокопа на каждом шагу. В этом подземном аду люди до того издергались, что каждый звук порождал у них страхи, и под влиянием их среди горщиков велись суеверные разговоры о нечистой силе, которая якобы ютится в таких гибельных шахтах. Больше всего запугивал горщиков старый хитроглазый старик Козелок. Он всю жизнь провел под землей, всего навидался и много натерпелся, сам, пожалуй, не верил в свои вымыслы, только посмеивался:
– За что купил, за то и продаю! Сказка не сказка, а быль с небылицей. Сами разбирайтесь, где и что! – отшучивался он, когда к нему приставали работные…
Над горами в эту пору синело небушко, зеленый шум леса веселил душу, – весна украшала землю, горы и воды. Только в подземелье все оставалось по-старому, и даже стало страшнее: прибавились талые воды. В эти светлые погожие денечки так не хотелось забираться в шахту!
Все с большей тревогой спускались горщики в штреки. Тускло светил огонек в шахтерской лампешке, журчала вода, и мрак ложился и давил грузной глыбой на сознание. Нет-нет да и собирались в минутки передышки горщики к стволу подышать свежим воздухом, который струился сверху, с нагретой земли. И казалось, нет ничего слаще и приятнее этих весенних запахов, которые шли сверху, – дышишь и не надышишься.
Щурясь на далекий-предалекий клочок неба, видневшийся над столом, Козелок однажды начал свою бывальщину:
– Иду я, братцы, в прошлую ночку с работы. Темень непроглядная! И на каланче об эту пору раз за разом отбили двенадцать ударов. Полночь, стало быть, настигла. Ох, господи, – думаю, – время-то какое, самое что ни на есть глухое, только и разгуливать всякой нечисти. Лишь подумал я об этом, братцы, свернул за угловую избушку, а меня вдруг кто-то цоп за полу. Я вперед – не пускает. Оглянулся назад и обмер. Стоит она позади меня, вся в белом, волосы распущены, а глаза по-кошачьи горят… Как закричу я…
Рассказчик осекся, все повскакали с мест: в эту минуту где-то совсем близко в потемках что-то зашуршало и сильно-сильно захлопало.
– Братцы! – схватил соседа за руку Козелок, а сам побледнел, затрясся, не в силах вымолвить слова. Горщики тоже присмирели и со страхом стали озираться на штольню.
– Ведьма! – крикнул вдруг в страхе старик и кинулся бежать
Рудокопы побросали инструменты и поспешили к выходу:
– Спасайся, братцы, в шахте нечистая сила!
В эту пору снова кто-то захлопал крыльями, закричал-загоготал так, что многих мороз продрал по коже. Горщики – поскорее к стволу, а за ними кто-то зашлепал по воде.
Насилу выбрались на-гора, а позади все еще доносился такой гогот, такая возня, что сам Козелок закричал:
– Спасайте!
Выбравшись наверх, он упал перед товарищами на колени:
– Простите меня, окаянного, не ко времени помянул нечистую силу. Вот, ей-ей, лопни мои глаза, сам видел, как она и сейчас белым махала. Забей меня на месте, не спущусь больше в шахту. Это она и водой балует!
– И я не пойду больше, дорогие. Раз нечистая сила завелась, не к добру! – отозвался молоденький рудокоп, который до этого похвалялся своей храбростью.
– И я не спущусь! – закричал третий.
– Кому надоело жить, пусть сам попробует! – поддержал четвертый.
Всем было страшно заглянуть в черный зев шахты, а над горами так блестело-играло солнышко, так дивно распевали птицы и так радостно пестрели цветы в лугах и звенели мошки, так проворно летали над Тагилкой синие стрекозы, что рудник перед всеми этими весенними щедротами и впрямь показался могилой.
Молоденький горщик не утерпел и запел так жалобно, что тронул всех. Он пел о горькой доле демидовских рудокопов:
На-гора весна меня встречает,Закипает пламенная кровь…Жить хочу… Но шахта убивает,Отнимает трезвость и любовь…На-гора – пахучая прохлада,Яркий луч природу осветил,Только мне спускаться в шахту надо, —От живого к мертвому идти…Глубокий, приятный голос певца ласкал слух горщиков. Дед Козелок вздохнул.
– Хорошо, парень, про судьбину нашу поешь! – задумчиво похвалил он. – Только не надо больше. И без того сердце от горя заходится…
– Это что ж вы, злыдни, разлеглись на травушке да пятки греете! – раздался за спинами рудокопов злой окрик.
Козелок поднял голову и увидел перед собой приказчика Шептаева. Багровый от гнева, он бросился на старика с правилом:
– Это ты, трухлявый бес, затейщик всему!
– Помилуй бог! – вскочил горщик. – Да разве ж мы самовольщики… Не можем мы там! – кивнул он в сторону шахты.
За Козелком поднялись и другие горщики. Приказчик встревоженно стал всматриваться в хмурые лица работных:
– Да что тут случилось?
Козелок блеснул глазами и поманил приказчика подальше от ствола.
– Ты не кричи громко, – сказал он таинственно. – Не по своей воле мы поднялись на-гора. Нечистая сила выгнала!
– Да ты сдурел! – закричал Шептаев и напустился на старого рудокопа: – Где это видано, чтобы на христианском руднике да нечистая сила? От хмельного померещилось тебе, сивому мерину. Марш-марш в забой!