Каменный убийца
Шрифт:
Он знал, что внутри находятся его родители. Туда их поместил молодой Арман. Чтобы они оставались там в безопасности. В идеальных условиях. Защищенные от обвинений, ядовитых насмешек, хитрых улыбок.
Сколько себя помнил Арман, Оноре жил в этом свете. Принимаемый безоговорочно.
Весь мир мог шептать «трус», «предатель», а его сын только улыбался. Его отец оставался в безопасности за этой дверью.
Арман прикоснулся пальцами к дверной ручке.
Последняя комната, последняя дверь. На этой последней неразведанной земле не было чудовищной ненависти, или горечи, или
Арман Гамаш чуть-чуть толкнул дверь – и она распахнулась.
– Каким был мой отец?
Финни заговорил не сразу:
– Он был трусом, но вы это знаете. Настоящим трусом, вам это хорошо известно. Это не просто бред сумасшедших англоязычных граждан.
– Я знаю, что он был трусом, – сказал Гамаш более уверенно, чем чувствовал.
– И вы знаете, что случилось?
Гамаш кивнул:
– Мне известны факты.
Он снова метнулся в длинный дом, мимо глазеющих на него недоуменных воспоминаний, стремясь поскорее добежать к двери и комнате, в которую он по глупости заглянул. Но было уже слишком поздно. Дверь была открыта, свет проливался наружу.
Он увидел самое отвратительное лицо в мире.
– Мы с Оноре Гамашем жили разной жизнью. Мы очень часто занимали противоположные позиции. Но он сделал совершенно необычную вещь. Я об этом никогда не забывал – я даже сегодня ношу это в себе. Знаете, что сделал ваш отец?
Задавая этот вопрос, Берт Финни не смотрел на старшего инспектора, но у Гамаша создалось впечатление, что его разглядывают под микроскопом.
– Он поменял свое мнение, – ответил Финни самому себе.
Он с трудом поднялся на ноги, протер лысую голову платком и надел широкополую шляпу, которую два дня назад дал ему Гамаш. Он выпрямился как только мог, потом повернулся и посмотрел на Гамаша, который тоже поднялся и теперь возвышался над ним. Финни ничего не говорил, просто смотрел. Потом его уродливое, опустошенное лицо расплылось в улыбке, и он прикоснулся пальцами к руке Гамаша. Этот контакт, как и многие другие в жизни Гамаша, был не только дан, но и принят. Но было в нем что-то столь личное, что почти вызывало ассоциации с насилием. Финни поймал взгляд Гамаша, отвернулся и медленно пошел по пристани к берегу.
– Вы солгали мне, месье, – сказал ему вслед Гамаш.
Старик остановился, замер, потом повернулся, прищурился в лучах солнца, тем более ярких оттого, что пробивались сквозь просветы в облаках. Он поднес дрожащую руку ко лбу, чтобы видеть Гамаша.
– Вы, кажется, удивлены, старший инспектор. А ведь люди постоянно врут вам.
– Это верно. Меня удивила не ложь, а ее предмет.
– Правда? И что же это за предмет?
– Вчера я попросил мою команду собрать биографические данные обо всех подозреваемых…
– Очень мудро.
– Merci. Они обнаружили, что вы – точно тот, за кого себя выдаете. Скромная семья из Нотр-Дам-де-Грас в Монреале. Бухгалтер. После войны работали в разных местах, но работу трудно было найти – освободилось сразу столько человек. Ваш старый приятель Чарльз взял вас к себе, и вы там и остались. Были очень ему преданы.
– Это была хорошая работа у хорошего
– Но вы сказали мне, что никогда не были в плену.
– Я и не был.
– Были, месье. По архивным данным, во время японского вторжения в Бирму вы были там. И попали в плен.
Он говорил с человеком, оставшимся в живых после Бирманской кампании, жестокого сражения и варварского, нечеловеческого плена. Не выжил почти никто. А этот человек был из тех, кому повезло. Он дожил почти до девяноста лет, словно взял эти годы у тех, кто остался в бирманской земле. Он женился, у него приемные дети, и он может спокойно стоять на пристани этим летним утром и обсуждать подробности убийства.
– Очень тепло, старший инспектор. Занятно, понимаете ли вы, насколько тепло. Но вам еще придется восполнить кое-какие пробелы.
С этими словами Берт Финни развернулся и пошел по траве, медленно направляясь туда, куда собирался.
Арман Гамаш смотрел ему вслед, все еще ощущая прикосновение высохших старческих пальцев к его руке. Потом он закрыл глаза и поднял лицо к небу, его правая рука оставалась чуть приподнятой навстречу руке Финни.
– «Я вырвался из мрачных уз земли», – прошептал он озеру.
Глава двадцать восьмая
Гамаш съел легкий завтрак из мюслей домашнего приготовления, поглядывая на Бовуара, который проглотил чуть ли не целый улей меда.
– Вы знаете, что рабочие пчелы повисают над сотами и машут крылышками, чтобы оттуда испарилась вода? – спросил Бовуар, набив рот сотами и пытаясь делать вид, что они не имеют вкуса воска. – Вот почему мед такой сладкий и густой.
Изабель Лакост, намазывая свежий земляничный джем на слой сливочного масла на круассане, посмотрела на Бовуара, словно тот был дебильным медведем.
– Моя дочь писала реферат по меду в первом классе, – сказала она. – Вы знаете, что пчелы едят мед, а потом отрыгивают его? И делают это многократно. Так и получается мед. Пчелиная отрыжка – так она это назвала.
Ложка, в которой был кусочек сот и стекающая через край золотистая тягучая жидкость, замерла в воздухе. Но восторг победил, и ложка отправилась в рот Бовуару. Его устраивало все, к чему прикасалась рука шеф-повара Вероники. Даже пчелиная отрыжка. Это вязкое вещество цвета янтаря доставляло ему удовольствие. Рядом с этой большой, несуразной женщиной он чувствовал, что о нем заботятся, чувствовал себя в безопасности. Он спрашивал себя, не любовь ли это. И недоумевал, почему он не испытывает таких же чувств к жене, Энид. Но он прогнал эту мысль, прежде чем она завладела им.
– Я вернусь к середине дня, – несколько минут спустя сказал Гамаш, стоя в дверях. – Не сожгите дом.
– Передайте от нас привет мадам Гамаш, – попросила Лакост.
– Поздравляю с круглой датой, – сказал Бовуар, пожимая руку шефу.
Гамаш задержал руку подчиненного в своей чуть дольше обычного. К губе Бовуара прилипла капелька воска.
Гамаш отпустил влажную руку.
– Выйди со мной, – сказал он, и они вдвоем направились по грунтовой дороге к машине.
В какой-то момент Гамаш посмотрел на Бовуара: