Камера смертников
Шрифт:
– Да, я позвоню, – кивнул на внутренний телефон, Эрнест. – Хорошо бы закончить с этим поскорее. Надоело. Как только ребята здесь сидят месяцами?
Он небрежно похлопал по плечу оператора, ответившего ему бледной улыбкой – поглощенный прослушиванием и записью, не снимавший наушников, он не слышал, о чем говорят.
– Там чисто? – показал пальцем на потолок Клюге.
– Проверено, – заверил Канихен. – Батареи парового отопления давно срезаны, печи в камере разобрали еще поляки, а парашу просто выставляют за дверь. Противно, но ребятам каждый раз приходится ее всю проверять,
– И так кругом дерьмо, – скривил губы Клюге. – Хорошо, по трубам они не могут перестукиваться, а стены?
– Стены, – фыркнул Эрнест. – Наверху крыша, под ними следственный кабинет. С одной стороны камеры лестничный марш, а с другой – склад тюремного имущества. Кроме того, из их отсека вывели всех заключенных и за каждым, отправляемым на допрос из камеры, внимательно следят, чтобы не попытался что-либо сказать, крикнуть или бросить записку. Можешь не волноваться, я уже подробно докладывал обо всем оберфюреру.
Клюге тяжело поднялся, надел фуражку, немного постоял, о чем-то раздумывая, но, видимо, приняв решение, направился к выходу. У двери он обернулся:
– Не забудь про второй коридор.
Канихен сделал обиженное лицо и снял трубку внутреннего телефона. Хлопнула тяжелая дверь, и Клюге отправился в обратный путь из подвала.
Стоя у зарешеченного окна в кабинете начальника тюрьмы, Клюге, брезгливо сморщившись, разглядывал двор: он никогда не любил посещать тюрьмы, концлагеря и полицейские участки – все они тягостно и противно отдавали казенщиной, словно оставляющей на тебе свой незримый налет, от которого потом долго не удается отмыться. Особенно отвратительно чувствуешь себя в лагерях, когда чадят трубы печей крематориев, извергая жирный черный дым с приторно-сладковатым запахом, который впитывается в одежду и преследует тебя даже спустя несколько дней.
Да, противно, но необходимо. Кто-то же должен брать на себя эту нелегкую работу и ответственность, чтобы другие могли спокойно заниматься своими делами?
Тюремный двор ему не нравился – прямоугольный, заасфальтированный, он одним концом упирался в глухую стену здания. Нет, поляки не знали, как надо строить образцовые тюрьмы: в глухой стене даже нет вмурованных крюков для повешения или свинцовых пластин для расстрелов. И разве такой должен быть плац? Надо бы осмотреть и дворик для прогулок, разгороженный стенками и забранный сверху частой сеткой, но это ни к чему, только зря тратить время – никого из тех, кто интересовал шарфюрера, выводить на прогулку не будут. Никогда.
– Акцию проведете во дворе. По обычной методе, – не оборачиваясь, сказал он начальнику тюрьмы.
– Я уже подумывал, как бы отказаться, – озабоченно вздохнул тот. – Здание плохо приспособлено, на окнах, выходящих во двор, нет специальных жалюзи и заключенные имеют возможность наблюдать казни. Не из всех камер, конечно, но имеют.
– Что вас смущает? – чуть повернул голову Клюге. – Пусть видят, как мы караем предателей и врагов. Чем меньше их выйдет отсюда, тем лучше, а друг другу узники могут рассказывать о казнях сколько угодно, это пойдет только на пользу. Главное,
– Исключено, – обиженно заявил начальник, – большинство едет прямо в Калинки, к старому противотанковому рву и глиняным карьерам.
– А куда вы деваете тела тех, кого казнят здесь? – обернулся гость, доставая портсигар. Закурил, не предлагая хозяину, – начальник тюрьмы берег свое здоровье.
– В мешок и ночью на кладбище. Здесь есть одно, почти заброшенное, очень удобное место.
– Да, но надо заранее приготовить ямы или могилы! – не унимался гость. – Кто этим занят?
– Сторож. Не волнуйтесь, проверенный. У него всегда приготовлено несколько ямок, – тихо посмеялся начальник тюрьмы, складывая на объемистом животе, перетянутом ремнем с кобурой, свои короткопалые пухлые руки. – Что, скоро понадобятся?
– Поглядим, – снова поворачиваясь к окну, ответил Клюге. – Прикажите доставить сюда «Барсука». Надо с ним потолковать.
– Я распоряжусь, – неуклюже вылезая из-за стола, заверил начальник тюрьмы. – Выпьете кофе? Не бразильский, конечно, но вполне сносный. Обнаружили на местном складе. При такой погоде кофе просто спасение.
Он причмокнул губами и достал из шкафа спиртовку. Поставил на стол чашечки и маленькую вазочку с печеньем. Немного подумав, вынул початую бутылку ликера, а из ящика стола извлек пузатые рюмочки тонкого стекла.
За кофе болтали о всякой всячине – налетах проклятых англичан на Берлин, новой речи доктора Геббельса, оставшихся в Германии семьях и трудностях воспитания детей в такое время, когда отцы служат вдали от дома. Несмотря на разницу в званиях, начальник тюрьмы держался с Клюге уважительно, помня о его близости к высокому начальству, и в то же время старательно следил за собой, чтобы не болтнуть лишнего – место начальника специальной тюрьмы не так просто достается, а лишаться его не хотелось. Здесь много спокойнее – за толстыми стенами с вышками охраны и прожекторами, за глухими коваными воротами. Есть шанс уцелеть, сохранить свою голову, не подставляя ее под пули партизан и террористов из подполья, не отправляясь на фронт или в какой-нибудь беспокойный город.
Тем более начальник СС Лиден по-дружески шепнул, что Клюге и Канихен не просто телохранители оберфюрера, а опытные контрразведчики из его ближайших сотрудников. Надо держаться настороже.
– Поговорите наедине? – убирая со стола, спросил начальник тюрьмы после того, как дежурный надзиратель доложил, что заключенный доставлен.
– Да. Канихен звонил насчет второго коридора? – Клюге достал из кобуры парабеллум, передернув затвор, загнал патрон в ствол и убрал оружие в карман бриджей.
– Все готово, – закрывая дверцы шкафа, улыбнулся хозяин кабинета. – Мои люди предупреждены.
Он запер сейф и вышел. Через несколько секунд в комнату ввели средних лет человека с давно не стриженными волосами, сосульками свисавшими на ворот грязного, засаленного пиджака.
Знаком приказав надзирателю удалиться, Клюге достал ключ и сам снял с рук заключенного стальные браслеты, небрежно бросив их на стол. Протянул растиравшему запястья узнику открытую пачку сигарет.