Камера смертников
Шрифт:
Теперь сотрудники постоянно дежурили не только на рынке, но и на вокзале – ждали прибытия каждого московского поезда...
Ночью Антон пошел домой пешком – разболелась голова и хотелось немного проветриться, поэтому он отказался от предложения Сергея Ивановича доставить его, как всегда, на машине.
– Спасибо, – пожимая на прощание руку Кривошеину, поблагодарил Волков. – Город я знаю, идти тут буквально двадцать минут, доберусь, заодно и подышу.
– Ну, как знаешь, – обиженно засопел тот. – Думал, может, ко мне заскочим, чайку соорудим, покалякаем?
– Опять о том же и до утра? –
Выйдя из здания управления, Волков потуже затянул на шинели пояс с кобурой – весна, а по ночам морозец прижимает, – и не спеша пошел по улице, жадно вдыхая свежий воздух и чувствуя, как головная боль становится тупее и постепенно уходит сначала от висков и лба, а потом и из затылка. Над заводами небо казалось розоватым – плавили металл.
Подходя к своему переулку – он даже улыбнулся этой мысли: не успел пожить здесь, как уже и переулок «свой», – Антон заметил впереди стройную фигурку в темном долгополом пальто с меховым воротником. Тоня? Возвращается домой с завода? Окликнуть? Или нет, лучше потихоньку догнать и взять под руку. Сначала, конечно, она напугается, рассердится, но потом глаза снова весело заблестят и ему милостиво даруют прощение, разрешив оставаться рыцарем по дороге домой. Волков прибавил шагу, поскольку девушка уже свернула за угол.
Внезапно впереди раздался сдавленный крик. Расстегивая на бегу кобуру, Антон вылетел на мостовую – скорее, что там могло случиться? Вот и поворот, слабо освещенные тусклым фонарем, мелькают тени – похоже, с нее пытаются снять пальто? Крикнуть?
Ноги сами несли его вперед. Неожиданно кто-то вывернулся сбоку, попытался дать подножку, но Волков успел отпрянуть в сторону, а неизвестный, поскользнувшись, растянулся во весь рост. Некогда с ним возиться сейчас, вперед, скорее!
Услышав топот его сапог по обледенелой мостовой, один из нападавших обернулся, отпустил вырывавшуюся девушку и шагнул навстречу. Привычно уклонившись от нацеленного ему в лицо чужого кулака, Антон резко ударил грабителя в челюсть. Тот рухнул без звука. Второго он успел поймать за руки и с силой дернул вниз, одновременно выставив колено. Хрюкнув от резкой боли в животе, противник кулем осел на землю.
– Легавые! – закричали сзади. Наверное тот, первый, пытавшийся сбить его подножкой.
Волков бросился поднимать упавшую девушку, судорожно вцепившуюся в свою сумочку. Не узнав его, она рванулась, но он держал крепко.
– Тоня! Не бойтесь, это я, Антон!
Не обращая внимания на расползавшихся грабителей, он потащил ее к калитке, толкнул к крыльцу:
– Бегите домой, я скоро!
Вернувшись на место схватки, он там никого не нашел. Подобрал какие-то смятые затоптанные бумажки – возможно, они помогут отыскать нападавших, – и пошел обратно.
Тоня сидела в прихожей на стуле. Губы ее мелко дрожали, на коленях стояла раскрытая сумочка, из глаз катились слезы.
– Ну-ну, все обошлось, – помогая ей снять пальто, приговаривал Антон. – Ну, что вы, право? Пойдемте на кухню, чаю выпьете, успокоитесь.
Он поставил на плитку чайник, скинул на свободный стул пояс с кобурой, расстегнул воротник гимнастерки. Чайник начал закипать, пока он резал хлеб и сало. Тоня молчала.
– Садитесь к столу, – позвал
– Чего такое? – он присел перед ней на корточки, пытаясь отвести ее руки в стороны, заглянуть в лицо, увидеть глаза. – Что случилось? Ну, нет их больше, нет. Прогнал!
– У меня карточки украли... Они... – Тоня вытерла мокрые щеки ладонью и смущенно попросила. – Отвернитесь, я умоюсь.
Волков сел к столу, сделал ей бутерброд, положил его рядом с чашкой. Как она теперь станет месяц жить без карточек? Как?! Новые никто не даст. Придется подкармливать, но согласится ли она, и как бы это ей поделикатнее предложить?
– Все сразу, – садясь к столу и стараясь не смотреть на хлеб и сало, почти прошептала Тоня. – И уволили и карточки украли.
– Как уволили? – ошарашено поглядел на нее Антон. – За что?
– Не знаю, – она махнула рукой и снова вытерла скатившуюся по щеке слезинки. – Вызвали в отдел по найму и уволили. А потом эти встретили и давай сумку вырывать, а там были карточки на месяц, еще не отоваренные.
– Подождите, – повинуясь внезапной догадке, Волков пошел в прихожую и достал из кармана шинели подобранные им в снегу бумажки. Принес, положил перед ней. – Это?
– Где вы их нашли? – расправляя смятые листочки, сквозь слезы улыбнулась Тоня. – Я уж думала, все, пропадать придется.
Постепенно она успокоилась, выпила чаю и, отвечая на осторожные вопросы Антона, рассказала о себе. Родителей не помнила, мать умерла давно – простудилась, слегла и больше не встала. Воспитывалась Тоня в чисто женской семье – у бабушки и теток, не пожелавших расставаться с ней и отдать ее отцу.
Училась в школе, потом поступала в институт, но не сдала, пришлось пойти работать и снова поступать, а тут война, направили на рытье окопов под Можайск – холодно, грязно, тяжелая работа в противотанковом рву, липнущая к лопате сырая глина, налеты немецкой авиации, болезни...
– Вернулась, отправили в эвакуацию, – зябко обхватив плечи руками, говорила Тоня. – Ехали на открытых платформах, дети болели, умирали, а ты ничем не можешь помочь. Я, наверное, до конца своих дней буду помнить этот скорбный путь на Урал. Укрывались чем могли – брезентом, одеждой, тащили старые доски, куски фанеры, но все равно днем и ночью пронизывающий ветер, холод и голод. Вместе со мной ехала женщина с двумя ребятишками, один еще грудной, так ему и недели пути хватило.
– Как? – не понял Волков.
– На восьмой день похоронили, – глядя в стену, ответила она, – а мать на десятый. Девочка осталась лет пяти, все ко мне жалась, горела и просила жалобно: «Не бросай меня, тетя, не бросай», а потом ее насильно сняли на одной станции, а мне не разрешили с ней остаться. Я потом писала, справлялась, да ответили, что тоже умерла. На второй день... Тяжко все это, Антон Иванович. Вы там, наверное, не всегда знаете, что простому народу приходится на своих плечах выносить? Думаете, от хорошей жизни сегодня на меня напали? Нет, тоже от голода да от безотцовщины – налетели-то пацаны, может, с моего бывшего завода, которых тоже за какие провинности поувольняли, или бесприютные. Вот так и бедуем. Хотелось бы домой, да когда это теперь случится?