Камера смертников
Шрифт:
Антон мрачно курил, спрятав папиросу в кулаке и стараясь дымить в сторону. В голове почему-то вертелось ее имя – Антонина. Вдруг это знак судьбы? Он – Антон, она – Антонина, свело их лихое время в дальнем далеке от родного обоим города, аж на Урале, хотя еще два года назад они ходили по одним и тем же улицам, спускались в метро и вполне могли встретиться еще в той, не знавшей такого горя, предвоенной Москве.
Впрочем, нет, не могли – тогда Волков ходил по улицам другого города, мимо костелов и немецкой комендатуры, посещал казино «Турмклаузе», где проводил вечера вместе с эмигрантом Вадимом Выхиным, оказавшимся
И там, вместе с Волковым, работала другая девушка, которая ему нравилась, но он ни разу не сказал ей об этом, а теперь поздно – ее нет и встретиться им никогда больше не суждено. Антон знал истинную цену бесследных исчезновений людей в приграничном городке, где в бывшем замке Пилецкого свил себе гнездо начальник абверкоманды подполковник Генрих Ругге.
Какие они разные, эти девушки, внешне совершенно не похожие друг на друга, но есть в них нечто общее, неуловимое, почти не осязаемое, – в манере сидеть, откидывать назад голову, говорить, смотреть. Не ищет ли он специально в Антонине сходство с Ксенией? Не обманывает ли себя, вызывая мысленно другой образ и желая найти его отражение в сидящей напротив него девушке? Не убаюкивает ли себя призраками воспоминаний о несбывшемся, страстно желая вернуть давно прошедшее время, пытаясь повернуть его вспять и вновь пережить прожитое?
И как же Валя Сорокина, тоже уехавшая с семьей в эвакуацию? Но она далеко, а Тоня здесь, только протяни руку – и ощутишь ее живое тепло…
– С работой здесь трудно? – прервал он затянувшееся молчание.
– Найти можно, – вздохнула Тоня. – Только кто возьмет уволенную с оборонного завода? Время сами знаете какое.
– Не хочу обещать, – Волков встал, подошел к висевшей на стене кухни старенькой, вырванной из атласа школьной карте, на которой красным карандашом отмечали линию фронта. – Но попробую помочь. Прямо завтра.
– Спасибо, – горько усмехнулась она. – Только не стало бы вам самому после этого хуже.
– Почему? – обернулся Антон. – Говорите, в чем дело?
– Отец у меня сидел, – глухо ответила Тоня. – Правда, перед войной его реабилитировали и мне удалось наконец-то пойти учиться дальше. Что, – она подняла голову и с вызовом посмотрела на него, – не побоитесь просить за дочь врага народа?
– Знаете, – медленно ведя по карте пальцем, словно повторяя свой путь домой из приграничного польского городка, откликнулся после паузы Антон, – в Москве я познакомился с одним интересным человеком. Он профессор математики, но, по-моему, больше философ. От него я услышал о том, что очень важно, когда кто-нибудь ждет и надеется на твое возвращение. И представьте себе, это говорил очень одинокий человек, глубже и острее других чувствующий одиночество. Я могу уехать и больше сюда не вернуться, можете уехать вы и потеряются наши следы, но мне бы этого не хотелось. Наверное, я в чем-то не прав, начав разговор сейчас, возможно, он совсем не ко времени и не к месту, но другого случая вдруг да не представится. Разрешите мне писать вам и запишите номер моей полевой почты...
Одного Волкова на завод Кривошеин не отпустил, поехал с ним сам.
– Ты еще не знаешь, каков там Петенька, – бурчал он, привычно массируя пальцами левой руки уродливый шрам на тыльной стороне ладони правой.
Помощник директора по найму Петр Александрович Первухин оказался взъерошенным молодым парнем в гимнастерке старого образца с двумя кубарями в петлицах. Не выпуская изо рта дымящийся папиросы, он молча пожал приехавшим руки и показал на стулья. Сев за стол, заваленный бумагами, вопросительно уставился на нежданных гостей.
– Ты вот что, Петя, – по-свойски обратился к нему Кривошеин. – Что там у тебя с лаборанткой получилось?
– Сушкова? – недобро прищурился Первухин. – Антонина Дмитриевна?
– Да, – подтвердил Антон.
– Уволена, – ткнув в пепельницу окурок и зло примяв его, отрубил Петенька и пригладил ладонью торчащие вихры. – А в чем, собственно, дело?
– За что уволили? – расстегивая шинель и всем своим видом показывая, что уходить отсюда он пока не собирается, поинтересовался Сергей Иванович. – По статье?
– Как дочь врага народа, – не вставая, Первухин открыл массивный сейф и достал папку. Порывшись, вытащил листок. – Вот, извольте ознакомиться с ответом на запрос. Сами же давали ориентировку по проверке кадров. Родитель ее был арестован как враг народа.
– Но его же реабилитировали, – возразил Волков, но умолк, почувствовав, как Кривошеин сжал ему колено.
– Могли тогда не разобраться, – небрежно отмахнулся Петенька, – а сейчас доверять ей оборонные секреты просто преступно. Согласны? – не дождавшись ответа, он продолжил. – Меня здесь для чего поставили, а? Чтобы я ушами квакал или работал? Где гарантии, что она не связана с врагом, тем более ее отец остался на оккупированной территории и еще неизвестно, чем он там занят. Вот так.
Прочтя переданный ему Кривошеиным листок, Волков положил его на край стола, и Первухин тут же спрятал документ в папку, убрал ее в сейф и захлопнул тяжелую дверцу, повернув в скважине замка ключ.
– Она в анкете про отца писала? – доставая папиросы, поглядел в глаза хозяину кабинета Сергей Иванович.
– Ну и что? – откинулся тот на спинку стула. – Ну, писала. Плела, что тот воевал в Красной армии, потом работал по линии Наркомпроса. Ответ читали? Арестован как дезертир и вражеский элемент из семьи заводчика-фабриканта. А яблоко от яблоньки...
– А то, что обвинение снято, вы в ответе прочли? – поиграл желваками Антон. – Прочли или нет? Я с ней говорил, она своего отца лет с трех даже не видела, а вы... Где ей теперь работать? И по-государственному ли разбрасываться опытными лаборантками?
– По-государетвенному будет не дать пролезть на предприятие оборонного значения врагу! – без запинки парировал Первухин. – Не дать пролезть и затаиться! Выявить и уничтожить! Знаете, как Максим Горький говорил: если враг не сдается...
– Дурак ты, Петя, – с горьким сожалением констатировал Кривошеин. – Нашел себе врага, да побезответнее? А настоящего до сих пор не выявили. Эх ты, комсомольское племя!
– Но-но, – привстал хозяин из-за стола, – я вам, Сергей Иванович, не подчиненный, могу и рапорт подать.
– Подавай, – побагровел и набычился Кривошеин. – Подавай, сопляк! Меня не такие пугали... Рапорт он подаст!
Первухин побледнел и расширенными глазами уставился в стену, кусая губы. Повисла гнетущая тишина.