Камеристка
Шрифт:
Я своими глазами видела и с полным правом могу утверждать: Мария-Антуанетта к этому времени уже настолько утратила всю привлекательность, что мужчине нужно было бы быть слепым, чтобы влюбиться в нее. Измученная, тощая, седая, подавленная, вся в морщинах от многочисленных забот, она была недалека от нервного срыва.
Еще один слух сообщал, что эмигранты повсюду в мире скупают лучшее оружие, собирают свои армии и вербуют самых жестоких наемников, чтобы таким образом покончить с революционерами.
— Хотел бы Господь, так и было бы, — вздохнула
— А что делает почтенное Национальное собрание, чтобы облегчить жребий порабощенного народа? — насмешливо спросила я и сама ответила на свой вопрос: — Оно принимает решения.
Одно из них заключалось в том, что монарх должен называться не королем, а верховным слугой общества, дофин был теперь не наследник престола, а первый заместитель верховного слуги общества, и королева называлась теперь матерью первого заместителя верховного слуги общества.
— Ну, это уже большой прогресс для страдающей от нищеты нации, — подтрунивала я. Моя госпожа схватилась от смеха за живот и, отдышавшись, выдохнула:
— Признайся, дорогая, ты просто завидуешь, что тебе не позволено выносить ночной горшок первой камеристки матери первого заместителя верховного слуги общества и супруги верховного слуги общества.
Было так хорошо снова посмеяться от души.
Насколько новшества Национального собрания помогли четвертому сословию, я судить не могла. Однако собрания озлобленных толп никак не прекращались.
Несколько недель все чаще можно было слышать гневный голос на заседаниях Национального собрания. В очень изысканной форме он называл верховного слугу общества тираном. Говорил о деспотизме, непотизе (кумовстве), эгоизме, предательстве и разбазаривании народного достояния, и он принадлежал хорошо выглядевшему адвокату из города Арраса по имени Максимильен Робеспьер. Этот господин был избран президентом радикального «Якобинского клуба». Вместе с Дантоном и Маратом он принадлежал к благотворительному комитету.
Месье Робеспьер устраивал также словесные нападки на католическую церковь, прежде всего на тех священников, которые отказались дать клятву теперешней конституции.
Его друг и единомышленник Марат говорил о примерно двадцати тысячах «вредителей на теле французского народа».
— Робеспьер не боится давить на этих священников. Например, их имена оглашали на улицах. Если кто-то хочет отслужить мессу, его сталкивают с «кипящей народной душой». Его осыпают руганью, бьют, грозят смертью и изгоняют из его собственной церкви, — испуганно рассказывала я мадам дю Плесси после одной из своих прогулок по городу, где я была свидетельницей этих жутких событий. Не нужно было быть усердной прихожанкой, чтобы возмущаться такими выходками.
Папа Пий XI в марте 1791 года объявил гражданскую конституцию недействительной для духовенства. Все священники, принесшие ей клятву, были сняты со своих постов.
Глава восемьдесят третья
— В этом году король и Мария-Антуанетта снова хотят праздновать Пасху в Сен-Клу, — с облегчением сказала мадам Франсина. — Хотя никому из них не до праздника, но оба хотят уехать из этого ужасного Парижа.
Большую часть слуг послали вперед, чтобы подготовить замок для проживания. Снова в дорожные сундуки упаковывали неимоверное количество платьев, посуды и бокалов. И я тоже целыми днями занималась тем, что собирала вещи графини.
В день перед отъездом король посетил дворцовую капеллу в Тюильри и велел, чтобы его причастил священник, который еще не приносил клятву на новой конституции.
Дворцовые шпионы немедленно сообщили Национальному собранию об этом «неслыханном нарушении слова» королем; мгновенно эта весть разнеслась по всем политическим клубам и рабочим кварталам на окраине Парижа. Кипя от гнева, толпы устремились на улицы.
На следующий день, в Вербное воскресенье, повсюду в городе висели плакаты, на которых верховного слугу общества обвиняли в вероломном нарушении закона.
— Вооруженная чернь скопилась на площади Карусели напротив Тюильри. Что нам теперь делать, сир? — испуганно спросила королева своего супруга.
Ее обычно столь не любящий принимать решения супруг решил быстро и без раздумий:
— Мы игнорируем чернь и едем, как запланировано, в Сен-Клу, мадам.
Во дворе Тюильри король, королева, дофин и мадам Рояль сели в свою карету. Они чувствовали себя под охраной генерала Лафайета, он с отрядом конницы собирался сопровождать королевскую семью по пути во дворец Сен-Клу. Кавалеристы встали по бокам, защищая королевскую карету, и процессия приготовилась двинуться в путь. Тут толпа громко закричала и стала бросать в лицо пассажирам кареты непристойные прозвища. Мадам дю Плесси зажала руками уши своему маленькому питомцу, чтобы ребенок не слышал похабные слова. Позже она сказала:
— Я и не предполагала, что в нашем прекрасном французском языке есть такие гнусности.
Король побелел как стена, королева была близка к обмороку. Перед каретой бушевал народ, но нельзя было допустить, чтобы по вине короля пролилась хоть капля крови. И конечно, выказывать страх перед сорвавшейся с привязи сворой.
— Огромная свинья, глупый аристократ, собака, ты не годишься в короли, долой, мы хотим Орлеанского. Орлеанский должен стать королем, да здравствует герцог Орлеанский, — можно было расслышать в криках толпы.
Вместо того чтобы двинуться на толпу и освободить дорогу для кареты, кавалеристы генерала Лафайета позволили себе заразиться истерией черни. Некоторые солдаты даже отважились сунуть головы в окно кареты и закричали на короля:
— Ты больше не король! Ты — всего лишь общественный чиновник.
— Да к тому же тебе еще чертовски переплачивают! — заорал еще один.
Но потом началось кое-что похуже: некоторые вытащили сабли и схватили обоих кучеров, другие накинулись на дворцовых слуг, которые из любопытства праздно стояли во дворе, и стали обзывать их бесполезным сбродом.