Камешек в жерновах
Шрифт:
Дан попытался дернуться на привязи, привлечь к себе внимание Хейграста, но никто из пленников даже не взглянул в его сторону. Рычали в дюжине шагов поджарые боевые псы, терзая обезглавленного пленника. Безучастно смотрели перед собой вармы лигских воинов, выстраиваясь в ряды и за столбами, и по правую и левую руку от них. Множество бивачных костров вздымали языки пламени среди темной равнины за их спинами, а прямо перед столбами в глубину ночной равнины уходила черная полоса. Она казалась похожей на широкую дорогу, но воины, что один за другим вставали с факелами вдоль нее, не могли растопить клубящийся на ней мрак. И, чувствуя смертный холод, что еще не приблизился, но уже накатывал из темноты, Дан постарался зажмурить глаза, вжаться в дерево, раствориться, исчезнуть!
— Будь воином до конца, парень, — донесся неожиданно твердый голос Латса. — Смотри-ка, в этот раз нас почтила присутствием сама устроительница празднества!
Дан открыл глаза и тут же понял, что не закроет их больше ни на мгновение. Ряд воинов нари справа от него раздался — и в пустоте показался крепкий деревянный помост. Пространство перед ним немедленно заполнили колдуны-ари в высоких шапках. Их было не меньше дюжины, затем среди них показались крепкие воины-ари с кривыми мечами, из темноты выплыло резное кресло с высокой спинкой, служки в черных сутанах подняли его наверх, поставили, сползли с помоста, и наступила полная тишина. Если и до этого мгновения над равниной не раздавалось ни слова, то теперь погасли и все остальные звуки — топот, дыхание лиг воинов, постукивание деревянных, обтянутых грубой кожей щитов о древки копий, потрескивание факелов, отдаленное ржание лошадей, хруст костей под зубами собак, — все стихло. Беззвучно расступились колдуны и воины, и в проходе показалась Барда. Дан понял это сразу, едва разглядел клочья развевающихся седых волос, багровую сутану на острых плечах и безжизненное лицо. С ужасом Дан почувствовал, что она мертвее мертвого. Подрагивала при неровной ходьбе нижняя сухая челюсть, вращались лишенные век сухие глазные яблоки, растягивались в стороны коричневые губы, но жизни в правительнице Адии было не больше, чем в деревянных куклах, что танцевали на тонких нитях у странствующих умельцев на лингерской ярмарке. И подобно этим нитям в черноту равнины уходили бледно-синие полосы. От дергающихся при подъеме по лестнице коленей, от вращающихся глазных яблок, от острых плеч, от костлявых пальцев, вцепившихся в резные подлокотники, от беззубого рта, открывшегося с сухим треском и с таким же треском произнесшего: «Начинайте!»
И в это мгновение из глубины равнины раздался вой. Он пронесся над безучастными лицами воинов, над трепещущими языками факелов, над холодными глазами ари и окатил пленников смертной дрожью.
«Разве можно противостоять этому?» — задыхаясь от ужаса, подумал Дан и вновь оглянулся, силясь рассмотреть друзей, поймать их взгляды. Пленники были неподвижны, только Баюл, опустив голову, еле слышно то ли выл, то ли скулил, и Латс что-то горячо шептал, задрав подбородок к небу.
Из рядов нари вышел крепкий воин в плаще и черненых доспехах, поклонился Барде, замершей в кресле неподвижной куклой, и тоже замер, повернувшись лицом к пленникам. Несколько мгновений он стоял деревянным истуканом, затем вздрогнул и решительно направился к одному из столбов. Блеснул нож — и истерзанный мужчина в сварской одежде упал на вытоптанную траву. Нари наклонился, рассек путы на его руках и ногах, поднял пленника за шиворот, поставил на ноги и толкнул в сторону тьмы. Несчастный, пошатываясь, обернулся, замотал головой, но новый толчок едва не сбил его с ног. Судорожно озираясь на воинов, сомкнувших шиты и выставивших копья, свар поплелся навстречу мраку. Он прошел не больше двух вармов шагов, почти добрался до границы, где ряды факельщиков обрывались, и в стороны разбегалась ночная равнина, когда вдруг замер, развернулся и побежал обратно. Бег закончился через мгновение. Словно сгусток мрака накрыл бегущего, истошный крик оборвался, не прозвучав, и тут же сменился сухим хрустом перемалываемых костей. Подобострастно заскулив, прижались к земли боевые псы нари. И вновь блеснул нож — и новый пленник свалился на вытоптанную траву.
— Бродус! — в отчаянии прошептал Дан.
Бывший начальник городской стражи Эйд-Мера выпрямился, расправил плечи, с сожалением провел рукой по поясу, на котором не было меча, прошел вперед дюжину шагов, оглянулся, нашел глазами Райбу, Дана, улыбнулся им и твердо сказал:
— Я умру здесь!
Никто ему не ответил, только забилась в путах Райба, а Дан почувствовал, что неизбывная тоска сжала сердце, и слезы хлынули по щекам, не принося облегчения. Тьма между горящими факелами сгустилась, вздрогнула, ожила, и мальчишка увидел Аенора. Плечо к плечу, морда к морде пес бежал рядом с гигантской волчицей. Именно так бегает молодой волк в начале зимы рядом с матерью, когда она перестает приносить добычу ему в логово и выводит на первую охоту. Аенор был ниже волчицы, казался светлым пятном на ее иссиня-черном фоне, но именно теперь становилось очевидным — он и сам был волком. Даже его глаза горели именно так, как глаза его матери, красными проблесками, не позволяющими угадать не только на что он смотрит, но есть ли вообще зрачки в глазных впадинах. «Закрыть глаза, не видеть!» — мелькнуло где-то на краю сознания, но вместо этого мальчишка напрягся, вытянулся в струну, пытаясь пробиться сквозь ледяную черноту к своему бывшему другу, спутнику и защитнику. Не смог.
Волчица подтолкнула Аенора плечом, замерла в дюжине шагов, а ее вновь обретенный отпрыск, не останавливаясь, добежал до ждущего собственную смерть Бродуса и переломил его одним движением лапы. Сомкнулись огромные челюсти, дернулись крепкие руки воина, но уже брызнула фонтаном из раздавленной груди кровь, раздался стон — и начальник стражи вольного города умер.
И тут Дан почувствовал, что ужаса больше нет. А есть только ненависть. Ненависть к этим воинам с пустыми лицами, к родной земле, которая готова впитать в себя любую кровь и снести любую обувь на своей спине, к трупу старухи-ари, водруженному невидимым кукловодом на деревянный помост, к Аенору, позволившему опутать себя чужой магией, к Хейграсту, променявшему собственную семью на этот ночной луг, к Райбе, захлебнувшейся визгом и бессильно повисшей в путах, к самому себе. И, задыхаясь от этой ненависти, Дан закричал. Так закричал, что на мгновение ему показалось, что все нари, стоявшие вдоль смертельного пространства, обратили к нему свои лица.
Нет. Показалось…
А широкоплечий служитель смерти уже подходил к столбу, на котором висел Латс. Вновь блеснул нож, и вот уже лучший воин Катрана сделал несколько неуверенных шагов вперед.
— Эх! Меч бы мне! — выдохнул Латс, поднял голову вверх, расставил руки, и на мгновение Дану почудилось, что где-то над головой бывшего помощника Валгаса захлопали крылья, но только почудилось. Вновь сомкнулись огромные челюсти Аенора, и жизнь покинула еще одно истерзанное тело.
А потом звезды затаили дыхание в небе. Что-то происходило, но время словно застряло в непролазной топи, будто закончилась ночь, началось утро, расцвел день, но Алатель так и не выкатил на небо, и звезды все так же недоуменно поблескивали над головой И служитель смерти то ли стоял неподвижно, то ли двигался рывками, то и дело исчезая во тьме. Вот он только что хмуро оглядывал разбежавшиеся подковой столбы и уже повернулся к Дану. Вот он только что делал первый шаг и уже обнажил нож над головой парня. Лопнули веревки, земля ударила в ноги и приняла на себя непослушное, затекшее тело. Сильные, бесчувственные руки подняли парня, встряхнули его, но ноги, только что освобожденные от тугих пут, не слушались, и земля вновь ударила в бок и по щеке. И вновь твердые руки подняли Дана и подтолкнули его в сторону грозных теней. А в голове отчаянным. пульсом билась одна мысль: устоять, устоять, устоять… Один шаг, второй, следующий… Выпрямиться, расправить плечи, удержаться на ногах, качнувшись назад, сдержать дрожь в коленях и поднять глаза, поднять глаза, поднять глаза… Пес уже рядом. Идет к нему… Словно плывет в пропитавшейся сумраком траве. Ведь только возле столбов вытоптано, никто не решался ходить по полосе мрака, даже эти бесчувственные нари. И огонь, что безумием занимается в глазах Аенора, — не его пламя. Это отблеск чужого пламени. Только вот зубы его и морда, выпачканная в крови, — его. Неужели это тот самый пес, который не так давно принимал на себя удары дубин архов, защищая ребенка шаи. Вот уже горячее дыхание ударяет в лицо…
Пес замер. Пламя в его глазах исчезло, он недоуменно смотрел на камень, что висел на груди у Дана, и тяжело дышал. Облизнул окровавленную морду, с отвращением сморщил нос, на мгновение показав страшные клыки. Беспомощно повернул голову к Баюлу, Хейграсту, заскулил чуть слышно.
— Аенор, — попытался прошептать Дан, но не смог. Горло пересохло.
Сзади раздался предостерегающий рык. Затем более громкий.
Пес растерянно обернулся, виновато зевнул, но шерсть у него на загривке уже вздымалась. Черная волчица, словно вобрав в свои глаза пламя, погасшее в глазах Аенора, ринулась в сторону Дана. Аенор подставил плечо. Волчица ударилась о него всем телом, должна была смять, растоптать наглеца, но вместо этого сама отлетела в сторону, к столбам, походя рванула страшной пастью, переломила пополам безучастного нари, служителя смерти, и вновь двинулась к Дану. «Эх, Латс этого не видит», — вдруг всплыла в сознании мальчишки странная мысль. Колени задрожали, и вновь главным стало — не упасть!
Это был страшный танец. Дан, с трудом держась на ногах, поворачивался на месте, черная волчица, более всего напоминающая кусок мрака, вооруженный смертоносными клыками, описывала круги, стремясь добраться до мальчишки, но всякий раз на ее пути оказывался Аенор. Рычание клокотало в горле чудовища, не раз и не два она должна была сбить пса с ног, но всякий раз Аенору удавалось сдержать удар. Наконец огнем запылали не только глаза черной волчицы, но и вся ее морда, она бросилась вперед и, когда Аенор вновь подставил плечо, вонзила в него зубы. Раздался противный хруст, пес захрипел, повалился на бок и в последнее мгновение вцепился волчице в горло.
С трудом держась на ногах, Дан вглядывался в грызущих друг друга гигантских животных и никак не мог понять, почему с каждым рывком яростных тел они все больше запутываются в зеленых побегах? Откуда здесь, на вытоптанной земле Лингера, эти цепкие ветви? Вот они уже превратились в корни. Яростное рычание сменилось предсмертным хрипом, и, вырываясь из тесных объятий, волчица вдруг изогнулась стремительным языком пламени, вытянулась, напряглась и с жалобным воем обратилась бледнеющей тенью. Аенор еще тяжело дышал, но его дыхание превращалось уже в хрип, глаза закатились, и весь он напоминал огромное насекомое, попавшее в страшные сети древесного паука, превратившего его в непроницаемый кокон. Вот уже за сплетением древесных корней исчезло и подобие пса, раздался тяжелый вздох, и вслед за этим начал подниматься уродливый ствол степного эрна. Поползли в стороны ветви, покрылась бороздами темная кора. Защелкали почки.
Вздрогнули, зашевелились ряды нари. Словно очнувшись от забытья, попробовали затянуть заунывную песню колдуны-ари, но почти тут же зашумел ветер в раскидистой кроне. Прозрачная знакомая мелодия зародилась в ветвях и понеслась во все стороны. И как тогда, в Вечном лесу, Дан зачарованно вздохнул, улыбнулся поднимающемуся из-за края равнины Алателю и обессиленно опустился в оживающую под ногами траву.
Когда Дан открыл глаза, Алатель уже сиял над головой. Со всех сторон раздавались шум, гам, ржание лошадей, тянуло запахом соблазнительного варева, стучали топоры. Несколько плечистых нари рубили жертвенные столбы.