Камушек на ладони. Латышская женская проза
Шрифт:
Карен:
В начале нашей совместной жизни Юрис иногда вел себя странно, его преследовал какой-то страх. Бывало, вздрогнет, если на улице вдруг у машины лопнет покрышка или вдали громыхнет. Он подбегал к окну, отдергивал занавески и пристально вглядывался в небо, потом во всей квартире зажигал свет и долго без остановки кружил по комнатам, лицо покрывалось потом, взгляд туманился, пока мне не удавалось уговорить его присесть рядом. Я его гладила и успокаивала как маленького ребенка, иногда он так и засыпал, сидя, уткнувшись лицом мне в колени. Это, может быть, были самые высшие мгновения нашей близости…
Возможно, благодаря мне он со временем стал намного спокойнее, уравновешеннее. Хотя — такую странную внутреннюю дрожь в нем я ощущала до самого конца. Посторонние, должно быть, даже не догадывались об этом.
Из черновиков:
«Сегодня материализовал созданный мною образ — мужчину высокого роста с арийскими чертами лица, блондина с голубыми глазами. При этом констатировал, что образ могут видеть и другие — неожиданно с работы вернулась Карен и смутилась, увидев такого красавца у нас в квартире. Я, правда, немедленно заставил его исчезнуть, зато потом спасу не было от ее вопросов.
Но самокритично должен признать, что лицо у мужчины получилось эмоционально расплывчатым, бесхарактерным, невыразительным. Намного легче создавать образы с южными чертами лица или, например, евреев. При такой гладкой внешности просто не за что зацепиться.
Завтра вызову врача и возьму больничный, чтобы никто не мешал работать».
Карен:
Иногда Юрис вел себя так, словно меня не видел. Началось это после того, как… Раньше он никогда не вспоминал свою мать, имя ее было табу в разговорах между нами. И вдруг — словно шлюзы открылись — он стал говорить о ней целыми днями. Да не со мной! Он обращался как бы ко мне, но на самом деле говорил сам себе. Часто изучал ее фотографии. Рассказывал, какая она была хорошая, умная и красивая. Как понятен ее отчаянный шаг. И что он, это правда, мать простил… Спустя пару недель Юрис перестал вспоминать о ней и все как будто бы встало на свои места. Но его отношение ко мне изменилось. Я это чувствовала.
Он больше не боялся меня обидеть, открыто выражать свое недовольство. Это что, неизбежный итог совместной жизни?
Мне было горько.
Я его ненавижу. Ненавидела. Точка.
Из черновиков:
«…мамочка со своими жалобами и слезами мне надоела. Решил ее больше не материализовать. И так дел полно».
В Майори они приехали с опозданием. Карен была в жутком настроении, Юритис же выглядел хорошо. Спокойный, довольный. Я радовалась, что он научился не принимать близко к сердцу выходки Карен.
В течение часа все успели слегка захмелеть, холодная водка в тени деревьев была великолепной, нежный ветерок с моря охлаждал разгоряченные лица, женский смех становился все раскрепощенней, в лучах заходящего солнца загорелые плечи и руки красновато отсвечивали, разговор зашел о политике, экономике, иномарках и обмене валюты. Юритис в разговоре не участвовал, лицо его невпопад озарялось внезапной улыбкой, те, кто был потрезвее, недоумевали, временами он пристально смотрел в сторону дюн, хотя видеть там было нечего, иногда беззастенчиво разглядывал евреев.
Зря сейчас придают этому такое значение.
Просто-напросто пустая болтовня одноклассников вряд ли могла заинтересовать Юритиса.
Карен:
Я теперь часто думаю о том вечере. Но совесть моя чиста.
Конечно, я не уделяла ему слишком много внимания, но — это было только нормально, после нашей ссоры, после всего, что мне в последнее время приходилось слышать.
Я не нахожу НИКАКОЙ причины для такого поступка.
Так что я остаюсь при своем — это был его очередной каприз, который закончился плачевнее, чем он сам того хотел.
НЕ СТАНЕТ ЖЕ НАКЛАДЫВАТЬ НА СЕБЯ РУКИ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ТАК БОИТСЯ СМЕРТИ!
Вечером, когда сгустилась тьма, собравшиеся, можно сказать, совсем расслабились. Устав от умных рассуждений, кое-кто пытался танцевать, кто-то, ломая кусты черной смородины, бродил по саду, кружок единомышленников собрался в кухне, где хозяйка готовила кофе. Тут вдруг неожиданно выяснилось, что с евреями никто не знаком и никто их не приглашал. Они зашли вместе с докторской четой, просто подошли к ним на улице и спросили: — Вы тоже на встречу? — Да, — ответил доктор и решил, что мужчины — знакомые хозяйки дома, и пригласила их она. Хозяйка, в свою очередь, решила, что это друзья доктора, возможно, приехали откуда-то, и дома гостей оставить одних было неудобно. В первую минуту это открытие многих смутило, даже чуточку напугало, но очень скоро разгоряченные умы превратили все это в потрясающую шутку и веселой компанией отправились выяснять личности незнакомцев. К сожалению, они уже ушли — передали привет хозяйке и поспешили на последнюю электричку.
Некоторые утверждали, что Юритис весь вечер просидел за столом неподвижно, в полном одиночестве.
Кое-кто припомнил, что вдруг на него напал приступ смеха, он даже принялся рассказывать старые анекдоты.
Кое-кому показалось, что они видели Юритиса в темноте сада, где он танцевал с какой-то совершенно незнакомой женщиной, и эта женщина плакала на его плече.
Все это противоречиво и бездоказательно.
Во всяком случае, нельзя полностью доверять Карен, которая утверждает, что Юритис бесстыдно волочился за женой доктора, так как жена доктора и ее супруг с возмущением отвергли это обвинение.
Из черновиков:
«Я многое могу. Я почти всесилен! Скоро исчезнет и это „почти“… Да, да!.. Что, не ожидала такого от бывшего толстяка, заурядного Юритиса?..»
Уже под утро Карен и Юритис вошли в садовый домик. Одна из бывших одноклассниц проходила мимо и слышала резкую перепалку, смысл которой понять не могла, а потом как будто раздался звук пощечины.
Очевидно, Карен, доведенная до крайности своим вечным недовольством и подозрительностью, беспричинной ревностью, умудрилась все же устроить очередную сцену и вывалить на Юритиса всю накопившуюся в ней злость.
Несчастный человек.
Я вижу, как он стоит перед маленькой, разбушевавшейся фурией, с удивлением ощупывая пылающую щеку, и немая боль застыла в глазах этого большого ребенка.
Карен:
В ту ночь он впервые ударил меня. Так далеко он еще никогда не заходил.
Причина? Обычная ревность. Ему показалось, что я слишком долго разговаривала с плешивым профессором.
Он буквально втащил меня в будку и потребовал немедленных объяснений. Во время разговора он так крепко держал меня за запястье, что еще с неделю на руке держался синяк.