Канатная плясунья
Шрифт:
— Значит, это не маркиз де Богреваль, а некто, играющий пред нами роль маркиза?
— Разумеется.
— Но с какой целью?
— А драгоценности? Разве я вам не говорила про драгоценности?
— К чему разыгрывать комедии, раз ему известно их существование? Он мог бы и так их забрать.
— Потому, что он не знает, где они спрятаны. Чтобы узнать тайник, надо присутствовать на заседании наследников Богреваля. Вот потому он играет эту странную роль.
— Опасную, трудную роль. Невозможную.
— Вполне возможную, потому что ее
— Неужели вы угадали в чем дело, протягивая ему конверт?
— Угадать не угадала, но не верила. Протягиваю ему и наблюдаю, что он будет делать. Старик как будто ничего не понимает, а к конверту тянется, и пальцы у него дрожат от нетерпения. В эту минуту я заметила золотой зуб и поняла, в чем дело.
Слова Доротеи были так логичны, и так логично вытекали они из фактов, что никто не пробовал спорить.
— Да, — вздохнул Дарио, — ловко мы попались на удочку.
— Но какая у вас железная логика, — воскликнул восхищенный Эррингтон, — и какая интуиция!
— И какое чутье, — прибавил Вебстер.
Доротея молчала. Лицо ее стало мрачным и озабоченным. Можно было подумать, что она предвидит какую-то серьезную опасность, но не знает, с какой стороны она надвигается.
Но тут вмешался нотариус.
Он был из тех людей, которые долго и упорно держатся одного мнения, но, переменив его, с таким же упорством отстаивают новое. Он страстно уверовал в воскрешение маркиза, и теперь это казалось ему непреложной истиной.
— Позвольте, позвольте, вы ошибаетесь. Вы упустили из виду одно очень важное обстоятельство. Этот человек не самозванец. Для этого есть неопровержимое доказательство.
— Какое?
— Портрет маркиза. Посмотрите: бесспорное сходство.
— А разве вы можете поручиться, что этот портрет действительно портрет маркиза Богреваля, а не этого старика?
— Старинная рама, старинное, потемневшее полотно.
— О, это ничего не значит. Тут мог висеть настоящий портрет, от которого осталась рама. Скажу больше, остался и портрет, но его подмазали, чтобы придать больше сходства.
— Допустим… Но есть еще одно доказательство, и его уже никак нельзя подделать.
— А именно?
— Отрезанный палец.
— Да, палец отрезан.
— Ага! Видите, — торжествовал нотариус. — Нет на земле человека, который согласился бы на подобный ужас, как ни соблазнительно богатство. И особенно такой человек. Вы обратите на него внимание: стар, слаб, еле дышит. А чтобы изуродовать себе руку, как хотите, для этого надо иметь силу воли.
Доротея задумалась. Довод нотариуса ее не сразил, но навел на новые мысли.
— Да, — сказала она наконец, — такой человек не способен себя искалечить.
— Значит?
— Значит,
— Кто его искалечил?.. Сообщник.
— Не только сообщник. Глава, предводитель. Старик слишком глуп, чтобы додуматься до такой штуки. Кто-то нанял его из-за худобы и болезненности сыграть роль старика, но самую роль сочинил кто-то, управляющий им, как марионеткой. И этот кто-то — опасный противник. Если предчувствие не обманывает — это Эстрейхер. Правда, сам он в тюрьме, но его шайка продолжает дело. Да, несомненно, это Эстрейхер. Это его рука, и нам надо быть очень осторожными и приготовиться.
Несчастный нотариус перепугался.
— К чему приготовиться? Разве нам что-нибудь угрожает? Я готов признать, что это не маркиз, а самозванец. Обойдемся и без него. Я передам вам конверт с припиской — и баста. Роль моя будет окончена.
— Дело не в этом, — возразила Доротея, — а в том, как избежать опасности. Что опасность есть, и очень серьезная, — я в этом не сомневаюсь, но не могу сообразить какая. Я только чувствую, что она неотвратима и что она надвигается на нас.
— Это ужасно, — простонал нотариус. — Что же делать, как защищаться?
Беседа шла у окна, далеко от кровати. Электрические фонарики были потушены. Маленькое окно скудно освещало комнату, и столпившиеся возле него мужчины заслоняли его своими фигурами, поэтому возле проснувшегося было совершенно темно. Все стояли лицом к окну и не видели, что творится у них за спиной, но вопрос нотариуса заставил их обернуться.
— Спросим у старика, — сказала Доротея. — Ясно, что проник он сюда не один. Его выпустили на сцену, а сами сидят за кулисами, ожидая финала. Может быть, они даже видят нас и подслушивают… Спросите у него, что он должен был делать в случае удачи.
— Он ничего не скажет.
— Нет, скажет. Ему выгодно быть откровенным, чтобы дешевле отделаться, потому что он в наших руках.
Доротея нарочно сказала это громко, чтобы услышал старик, но старик не ответил ни жестом, ни словом. Только поза его стала странной и неестественной. Он низко свесил голову, как-то странно осел и так согнулся, что казалось: вот-вот потеряет равновесие и упадет на пол.
— Вебстер, Эррингтон, посветите.
Зажгли электрические фонарики.
Напряженное, жуткое молчание.
— Ах, — вскрикнула Доротея, в ужасе отшатнувшись назад.
Рот старика конвульсивно сводило, глаза дико вылезли из орбит, туловище медленно сползало с кровати. В правом плече его, возле шеи, торчала рукоятка кинжала. Кровь хлестала из раны, все ниже и ниже склонялась голова — и вдруг старик упал, глухо стукнувшись о камень головой.
XIV. Четвертая медаль
Это было жутко и страшно, но никто не вскрикнул, не засуетился. Ужас сковал все движения. Убийство было слишком странным и загадочным: в комнату не входил никто, и загадка воскрешения спящего стала загадкой убийства самозванца.