Канатная плясунья
Шрифт:
— Гипноз на двести лет! Какой абсурд!
— Не знаю. Ничего не понимаю.
— Значит?
— Значит, надо действовать.
— Как?
— Как сказано в завещании. Оставим споры. Надо выполнить приказ.
Спутники ее переглянулись.
— Что же нам делать?
— Разбудить его при помощи эликсира, как говорится в завещании.
— Вот он, — сказал Марко Дарио, разворачивая какой-то сверток.
Он вынул высокий старинный флакон с широким основанием и длинным горлышком.
— Дайте нож, — приказала Доротея. — Спасибо, Вебстер. Всуньте его между зубами, разомкните челюсти.
У постели началась суета, как у постели больного, с той разницей, что никто не отдавал себе отчета в собственных действиях. Приказ получен — надо его исполнить. Выйдет — хорошо, не выйдет — вина не наша.
Хрустальная пробка не открывалась. Доротея отбила горлышко о край скамейки. Зубы предка были так сжаты, что между ними нельзя было просунуть кончик ножа. Наконец челюсти слегка разомкнулись.
— Довольно, — сказала Доротея.
Она наклонилась к нему с флаконом эликсира в руке, приложила край флакона с губам и медленно опрокинула его. Сначала капнуло несколько капель зеленой жидкости, напоминавшей запахом шартрез, потом полилась ароматная тонкая струйка.
— Все, — сказала Доротея, вылив жидкость до последней капельки.
Она попробовала улыбнуться, но притихла, видя, что все серьезно и внимательно смотрят на спящего, и сказала:
— Подождем. Жидкость действует не сразу.
А сама думала:
«Разве можно поверить, что жидкость подействует? Разве можно разбудить мертвеца? Мы бредим наяву, нам просто показалось, будто зеркало помутнело. Сердце его умолкло, он мертв, а мертвые не воскресают».
— Три минуты, — громко отсчитывал Дарио.
Прошло еще пять минут, еще десять.
Шесть человек стояло у кровати, ожидая чуда и понимая, что это бессмысленно. Оправдывала их лишь та математическая точность, с которой исполнялись все указания маркиза.
— Пятнадцать минут, — произнес Дарио.
Прошла еще секунда — и вдруг все отшатнулись от кровати: веки мертвеца дрогнули. Шесть пар глаз впились в лежащего. Веки его снова дрогнули, и на этот раз совершенно явственно. И в то же мгновение слабо шевельнулись пальцы рук.
— О-ох, — простонал нотариус, хватаясь за сердце. — Жив он… Видите, жив.
XIII. Воскрешение Лазаря
Доротея смотрела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни одного движения. Да и никто не шелохнулся, не отвел от него глаз. Странное зрелище их захватило, а суеверный итальянец набожно перекрестился.
— Жив, — бормотал нотариус. — Видите, открывает глаза, смотрит на нас.
Действительно, старик открыл глаза. Это был странный, мертвый взгляд, не озаренный проблеском сознания. Он избегал света и, казалось, вот-вот сомкнется навеки. Глаза были мертвы, но жизнь пробуждалась во всем теле. Казалось, ожившее сердце гонит по всему телу животворную кровь, и от этих толчков шевелятся руки и ноги.
Движения эти усиливались с каждой минутой. Вдруг ноги его соскользнули на пол, напряглись мускулы — и проснувшийся сел.
Один из молодых людей поднял фонарик, осветил его лицо. Луч света упал на стену, и все заметили портрет, о котором писал маркиз. Сходство было бесспорное: тот же огромный лоб с глубоко сидящими глазами, те же скулы и костлявый острый подбородок. Но маркиз ошибся в одном: портрет казался моложе проснувшегося.
Старик сделал движение, стараясь встать, но ноги его были слишком слабы. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. Доротея заметила доски, прибитые к стене, догадалась, что это окно, и знаком велела Дарио и Эррингтону их оторвать. Доски держались на старых ржавых гвоздях и легко поддались нажиму. Распахнулось окно, свежий ветер ворвался в комнату. Проснувшийся повернулся к окну и дышал жадно, полной грудью.
Пробуждение шло своим чередом, с долгими паузами и как бы толчками.
Шесть человек наблюдало за ним, затаив дыханье.
Вдруг Доротея топнула ногой, как бы стряхивая с себя оцепенение, нарочно отвернулась от старика и задумалась. Глаза ее потемнели от напряжения и из голубых стали синими. Они не смотрели на окружающих и как бы углубились в суть вещей, недоступную обыкновенному зрению.
Так стояла она минут пять и вдруг, решившись на что-то, сказала:
— Попробуем.
И подошла к кровати.
Доротея должна была считаться с одним бесспорным и несомненным фактом, что этот человек жив и, следовательно, с ним надо обращаться как с живым существом, могущим видеть, слышать, понимать. Как ни слабо его сознание, он не может не ощущать вокруг себя присутствия живых существ. Наконец, у каждого есть имя. Есть оно и у этого неведомого человека. Его присутствие в башне — не чудо, потому что чудес вообще не бывает. Значит, либо это маркиз де Богреваль, действительно проснувшийся после двухсотлетнего сна, либо подставное лицо, подосланное кем-то одурачить наследников. Европейская наука не знает тайны временной смерти и воскрешения, но знания индийских факиров в этой области выше нашей науки. Все это вихрем мелькало в голове Доротеи.
— Попробуем, — повторила она, села рядом с проснувшимся и взяла его за руку. Рука была холодна и чуть влажна.
— Мы пришли, — сказала она медленно и внятно, — мы пришли по вашему приказанию. Мы те, кого золотая медаль…
Ах, как трудно найти подходящие слова. Они кажутся такими нелепыми, нескладными. Надо заговорить совсем, совсем иначе…
— В наших семьях переходила из поколения в поколение золотая медаль. Два века зрела в них ваша воля.
Нет, и это совсем не годится. Слишком торжественно и высокопарно.