Канатоходец. Записки городского сумасшедшего
Шрифт:
— Я? — удивился я. — Мне до сих пор казалось, что объяснять происходящее или хотя бы выдвигать версии должны вы! Если вас интересует мое мнение. на лицо выползла ехидная улыбочка, — собака ведь у вас опытная, заслуженная?
Следователь согласно кивнул, чем не замедлил подставиться.
— Вот и не экономьте, покажите ее хорошему ветеринару, среди них должны быть психиатры!
««т Мысль здравая, спасибо, — шире моего улыбнулся капитан, не спуская с меня пытливого взгляда, — непременно ею воспользуемся!
Так, как два китайских болванчика, мы и смотрели друг
— Какой же вы из этого сделали вывод?
— А вывод, — откликнулся Сельцов эхом, — что вы из рук вон паршиво себя чувствуете! Можно было бы вызвать неотложку, только вряд ли она сюда быстро доберется, а эксперта-медика на этот раз я с собой не взял…
— Зато пса опять приволокли! — хмыкнул я, стараясь держаться очень прямо.
— На всякий случай, Николай Александрович, на всякий случай!
Стараясь сосредоточиться, я закрыл глаза. Главное было не выдать себя, довести игру до конца, все остальное потом, для анализа происшедшего будет время. Контролировать каждое слово, каждый жест. Руки, слава Богу, не дрожат, картинка вернулась на место.
— Пожалуй, беседу нашу стоит отложить, — заметил Вадим озабоченно, продолжая меня рассматривать.
Я не согласился:
— Зачем? Сейчас и поговорим, если вы не спешите…
Ничего не ответив, капитан поднялся на ноги и подошел к печке, приложил ладони к ее холодным изразцам. Постоял, думая о чем-то своем, в точности, как мой ночной гость. Произнес тихо, не оборачиваясь:
— Воля ваша, Николай Александрович, воля ваша, только кожей чувствую, чего-то вы не договариваете! Давайте начистоту, а я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы от вас отстали. Если, естественно, позволят обстоятельства…
Милый мой Вадим, думал я, глядя на его темную на фоне белого кафеля фигуру, в том то и фенечка, что никто от меня не отстанет. Убийство, как на гвоздь в стене, повесят на мое помутившееся сознание, ты получишь внеочередного майора, и о деле напишут в газетах. Все! Только меня это как-то не устраивает. Если и навестишь потом в доме скорби, то лишь разок-другой, и то не из человеческой благодарности, а из любопытства.
Приблизительно так я ему и сказал:
— Хороший ты парень, Вадим, большая умница, только не строй из себя Порфирия Петровича! Я не Раскольников и старушку-процентщицу топориком не убивал.
— Думаете?.. —
Вздохнув, начал собирать бумаги и укладывать в папку. С одной из них в руках задержался, взглянул на меня поверх листа.
— Книжек ваших, честно говоря, не читал, но вы мне чем-то симпатичны, вам хочется верить…
Это, Вадик, если пользоваться языком теннисистов, невынужденная ошибка. Мне верить не стоит, сам себе верю через день. Играющему в игры, балующемуся лицемерием цинику можно верить только в самом крайнем случае, когда другого не остается.
— Поскольку на явку с повинной вас уговорить не удалось, — продолжал он с мягкой иронией, — скажите хотя бы, когда вы последний раз видели Гвоздил у?
— Кого?
Судя по всему, разговор наш не только не заканчивался, а лишь начинался, у меня же на его продолжение уже не оставалось сил.
Взяв листок бумаги за уголки, капитан повернул его ко мне лицом:
— Это ведь вы писали, правда?
На белом поле моим почерком стояли крупно два слова.
— Я!
— Маврикий и Гвоздилло! — произнес Сельцов, не заглядывая в бумагу. — Кто они такие?
— Откуда мне знать? — пожал я плечами. — Просто два имени. Их бывает трудно найти для персонажей, вот на всякий случай и записал…
— И все-таки! — продолжал настаивать следователь.
— Могу только предположить… — помялся я, стараясь представить себе тех, кому эти имена могли бы принадлежать. — Маврикий, скорее всего, существо ангельское, а Гвоздилло — бес. Вам ведь в полицейской академии говорили, что один у нас за правым плечом, а второй за левым, поэтому через левое и плюем…
Капитан несколько раз кивнул, но улыбка, на которую я рассчитывал, на его плотно сжатых губах не появилась.
— Дело в том, что пару лет назад, работая в уголовном розыске, я Гвоздилу брал! Правда, тот был с одним «л», но ножом орудовал за двоих, как говорится, мама не горюй. По моим данным, ему еще лет десять чалиться в колонии строгого режима. — Показал на элементик красовавшейся на груди кителя орденской планки. — За него!
Я не знал, что на это можно сказать. Видя мою растерянность, Вадим пришел на помощь:
— Вернусь в управление, проверю, а пока ограничусь тем, что возьму с вас подписку о невыезде! Но если Гвоздило сел на колесо…
Не договорив, протянул мне какой-то бланк, на котором, примостившись на углу стола, я поставил размашистую подпись. Надел фуражку и, коротко пожав руку, направился к двери. Отворив ее, задержался на пороге:
— Чуть не забыл!
Я смотрел на него, как кролик на удава, не знал, чего еще ждать. После собаки, звонаря и рецидивиста на колесе, оставалось только предположить, что Маврикий окажется серийным насильником или иностранным шпионом. Чувствовал, если предложит взять на себя ответственность за коррупцию в масштабах страны и политическую проституцию, признание подпишу.