Канатоходец. Записки городского сумасшедшего
Шрифт:
— Ты, Рубец, на авторитеты-то не замахивайся, — заметил я как бы между делом, активно работая челюстями, — на себя сначала посмотри!
— Мощно задвинул! — похвалил кто-то из толпы.
Красномордый художник повернулся всем корпусом в мою сторону:
— Это еще что за голос из помойки? Кто такой? Откуда?
— А что, есть разница? — хмыкнул я, старательно засовывая в рот бутерброд с красной икрой.
Нечасто я чувствую себя в компании своим, но среди этих охламонов на меня снизошла свобода. Не заморачиваясь сложностями, ребята занимались ремеслом, мазали, кто как может, красками холсты, и эта простота меня с ними сближала.
— Пургу несешь! — продолжал я, облизывая попавший в кетчуп палец. — Ну, замастерился Пабло, зазвездел, с кем не бывает! Он ведь, как ты и я, работал за бабки, а люди что раскручено, то и хавают…
И без того не бледный, Рубцов сделался малиновым. Расстегнул от избытка эмоций рубаху до пупа и начал недвусмысленно закатывать рукав.
— Экий ты прыткий, у нас за базар принято отвечать! Пригласили на халяву со стороны, жуй булку с маслом и помалкивай…
Да, понял я, рано или поздно красота конечно же спасет мир, но перед этим многих покалечит. Мордобой — дело хорошее, освежает восприятие, и все же прибегать к нему как-то не хотелось. Испуга не было, мною владел кураж. Так, должно быть, чувствует себя матадор, стоя перед огромным, нагнувшим голову бычиной. Пружина игры разворачивалась по спирали, ее прелесть была в необязательности происходящего, а это ведь и есть свобода. Шутки ради мне дали пожить чужой жизнью, так бери от нее все, живи.
Сделав шаг вперед, я приобнял растерявшегося Рубцова за могучие плечи. Сунул ему в руку рюмку.
— Что, скажешь, соврал? Нам бы с тобой его возможности!.. — И, обращаясь к остальным уже от лица двоих, продолжал: — Друзья, беда в том, что мы не ценим тонкую душу и индивидуальность художника!..
Слова лились из меня, как вода из подтекающего бочка унитаза. Темой владел вполне, один из моих романов был о жизни художников. Набираясь знания, стал на Крымском Валу своим человеком.
— Возьмите Строгановку! На первом курсе все гении, а взглянешь на работы выпускников, будто одной рукой писаны. И ведь никуда не денешься, в манере старых мастеров работать не умеем, да и стремно, а авангард засрал примитивными примочками всю поляну…
Поднял голову и увидел Клару. Она стояла на маленьком балконе и смотрела вниз. Скрылась из виду прежде, чем я успел помахать ей рукой. Банкет между тем шел своим чередом, и минут через десять уже Рубцов обнимал меня за плечи.
— Давай, Николаша, забацаем с тобой панораму, чтоб не хуже Бородинской! Что-нибудь эдакое, эпическое, чтобы благодарные потомки… Силушку в себе чувствую былинную, но одному не сдюжить. Вижу туманное утро на Калке, лики русских воинов, блеск солнца на обнаженных мечах…
Я с ним соглашался:
— Прав, Данилушка, прав, нужна новая живопись! Не лубок и не икона, а так, чтобы от сердца к сердцу…
Обнявшись на радостях, собрались было чокнуться, но Рубцова уже тянула к выходу какая-то женщина, так что композицию задуманного полотна обговорить не удалось. А жаль, я расчувствовался только что не до слез. Самое было время пропустить рюмочку наедине с собой, но моим вниманием уже владел вислоносый, сутулый малый. Представился коротко: «Савраскин, портретист». Поглядывая на стоявшую поблизости, обнаженную ниже естественных пределов спину женщины, обреченно произнес:
— Не кажется ли вам, коллега, что истинный художник должен страдать?..
Я
Савраскин что-то еще говорил, но мне было достаточно того, что я видел. Нагромождение предрассудков и условностей мешало двум любящим сердцам соединиться. Передо мной во всей своей красе разворачивалась трагедия человеческого непонимания. Восторгаясь творениями классиков, мы не видим те же сюжеты в обыденной жизни. Представил себе стоявшего рядом мужчину в костюме испанского гранда с рукой на эфесе шпаги. Взгляд прямой и надменный, губы кривит скрывающая страдания улыбка. Предмет его вожделений одел в белое с серебристым отливом платье, дал ей в руки веер. В глазах испуганной лани… — что же такое в них таится?.. — ну да, борющаяся с отчаянием надежда!
Шекспир взялся бы за перо, я прервал Савраскина на полуслове. Человек по натуре добрый, не мог ему не помочь. Слишком много выстрадал сам, чтобы не почувствовать его боль. Взяв несостоявшегося гранда под руку, подвел его к обладательнице вечернего туалета и с позаимствованной у работниц загсов интонацией произнес: совет вам да любовь.
Правда, несколько другими словами:
— Мне кажется, вам есть о чем поговорить! А я, с вашего позволения, удаляюсь…
Женщина взглянула на меня с таким испугом, что трепетная лань на ее месте тут же откинула бы копыта. Отпрянув, покрутила пальцем у виска. Вислоносый портретист не скрывал сардонической ухмылки. Похлопал ободряюще по плечу:
— Ничего, ничего, я слышал, шизофрению нынче лечат электричеством…
И поспешно покинул зал. Пораженный черной неблагодарностью, я пребывал какое-то время в растерянности. На дне бутылки на столе оставалось немного водки, я ее опорожнил. Странные люди эти художники, никогда не знаешь, чего от них ждать. Банкетный зал между тем успел порядком опустеть, у разграбленных столов кучковались только самые стойкие. Праздник кончился, пришло время собирать камни, возвращаться, надев смиряющие плоть вериги, в привычную, выбитую годами жизни колею. Закурил и начал дрейфовать вслед за портретистом к двери…
Клара возникла передо мной, словно чертик из табакерки.
— Уходите? А кто поможет увезти с выставки картины?..
Сказано это было вроде бы шутя, но шуткой не прозвучало. Смотрела на меня снизу вверх без уместной в таких случаях улыбки. А я смотрел на нее, и так стояли мы, глядя друг на друга, и думали каждый о своем. А может быть, об одном и том же, только если она думала о моем, я бы сильно удивился. Что такое экзистенциализм, понимал смутно, но происходящее было яркой его иллюстрацией.
— Вы ведь только стараетесь казаться веселым, правда? — спросила Клара, и опять без улыбки. — Я за вами наблюдала…
Не слабо! Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты…
Продолжала, не отводя глаз:
— Приняв вас за художника, я ошиблась…
Не отвел глаз и я.
— На вашем месте я не был бы так категоричен! Неужели заметно?
Клара кивнула. К нам, как к тихой пристани, попробовал пристать подвыпивший мужичок, но, человек тонкой нервной организации, сразу выставил перед собой ладонь: