Канцоньере
Шрифт:
Что если бы душа к вам не глядела,
То не было б ни сил в нем, ни отрады.
А мысли, вами занятые, рады –
Пусть долог путь, пусть жизнь уж пролетела, –
И стану в страхе вдруг бледнее мела,
И очи прячу со слезьми досады.
А то вдруг посреди унылых пеней
Спрошу себя, как может этот остов
Все жить, вдали от ваших вдохновений?
Скажи, Любовь, быть может, дело просто в
Том,
Что жизнь вселяет в жителя погостов?
XVI. Movesi il vecchierel canuto et bianco
Седой белобородый старичок,
Не побоясь всех трудностей дороги,
Прочь поспешает от семьи, в тревоге
Об немощном, который в путь потек.
А тот влечет стопы нетвердых ног
Со днями, что вот-вот обрежут боги,
Борзо минуя ямы и пороги,
Под бремем лет и средствами убог, –
И в Рим является, следя наитью,
Чтоб изблизи взглянуть на лик Того,
Кого на небе вскоре узрит лично.
Так в каждой по людскому общежитью
Ищу, о светоч сердца моего, –
А не проглянете ль вы в ней мистично?
XVII. Piovonmi amare lagrime dal viso
Град горьких слез роняю я из глаз
И в воздух тучи вздохов насылаю,
Едва случайно вас в толпе узнаю:
Ведь вы мою порвали с миром связь.
Но вы в глаза мне смотрите, смеясь,
И я все бури тотчас усмиряю,
И огнь, меня палящий, погашаю:
Зачем нежны и кротки вы тотчас?
Но, леденея, застываю вновь:
Вы повернулись, вы ушли – и с вами
Прешли судьба и звезды, и любовь.
Распахнутая вашими очами,
Душа болит и источает кровь –
И стелется за вашими стопами.
XVIII. Quand’io son tutto volto in quella parte
Едва направлю взгляд на вас в тот час,
Когда красой сияет дама света,
Душа полна немеркнущего света,
Который пепелит меня тотчас.
И сердце говорит мне: Се тот час!
Се не созрел ли для того ты света?
И вот, как человек, лишенный света,
Я двигаюсь, бессмысленно топчась.
Вот, убоявшись гибели, бегу,
Однако не столь скоро, чтобы плачу
Из глаз моих не прядать на бегу.
Не то, чтобы сочувствьем небрегу,
Но, на кого в бегах ни набегу, –
Молчу про все и в одиночку плачу.
XIX. Son animali al mondo di s'i altera
Есть в мире существа, чей гордый зрак
Сияющее солнышко прельщает,
И есть иные, коих свет стращает
И чьи глаза ласкает только мрак.
Но есть и третьи, что с сияньем в брак
Вступают, их же в пепел обращает
Светильник, чем, по долгу, просвещает, –
Я с ними, с третьими, я им не враг:
Зане блистанье мной невыносимо
Той женщины, от коей мне не сбечь
Ни в нощи тень, ни в нору не залечь.
С глазами красными, как бы от дыма, –
Не волен я за ней стопы не влечь –
Чтоб кучкой пепла стать необратимо.
XX. Vergognando talor ch’ancor si taccia
Стыдясь того, что до сих пор не смог,
Сударыня, в стихах ваш блеск прославить, –
Могу вас тем хотя бы позабавить,
Что никакой иной меня не влек.
А этот труд для рук моих жесток:
Писать – еще б полдела, дело – править,
И стоит мне объем работ представить,
Как страх меня берет под локоток.
Ловлю себя на том, что отверзаю
Подчас уста, но голос с них нейдет,
А гнать его чрез силу не дерзаю.
Рука, пожалуй, стих писать пойдет,
Да вдруг замрет – и вон перо бросаю:
Еще атака, захлебнулась, вот!
XXI. Mille fїate o dolce mia guerrera
О милый враг мой, верных сотню раз,
Пытаясь с вами честно замириться,
Я сердце вам сдавал, но вы, царица,
Сей низменный трофей гоняли с глаз.
Меж тем оно, опальное у вас,
Могло б найти еще пред кем раскрыться…
Но я ведь тоже не могу прельститься
Твердыней, что без боя вам сдалась, –
А по сему вам шлю его обратно:
Дадите ли убежище ему?
Нет, вновь прогнали с глаз – и так стократно.
Тем бой сбиваем сердцу моему
Мы оба, но вы больше, потому
Что любит вас – как вам ни неприятно!
XXII. A qualunque animale alberga in terra
Любого обитателя земли,
Опричь тех, коим ненавистно солнце,
К трудам зовет, забрезжив, новый день.
Но только небо зажигает звезды,
Всяк возвращается: кто в дом, кто в лес, –
Вздремнуть, покамест не горит заря.
А я, как только вспыхнула заря,
Прогнавши мрак кружить вокруг земли
И полня щебетом и звоном лес, –