Канцоньере
Шрифт:
Вдруг упованье робкое ко мне
Является, но не
Стоит со мной, не знаю: оттого ли,
Что чудо совершенства свижу я
Средь совершенств – за гранью бытия?
Мчи, песенка, скорей
Пред очи донны ясной!
Она небезучастной
Тебе протянет нежную ладонь, –
Но руку ты не тронь!
Почтительно склонясь к ногам прекрасной,
Поведай ей, что скоро буду к ней –
Живая плоть иль тень среди теней.
XXXVIII. Orso, e non furon mai fiumi n'e stagni
Нет,
Ни море, все вобравшее потоки,
Ни тень стены, холма или осоки,
Ни облака с завесою воды,
Ни прочая препона, чьи труды
Взгляд затрудняют на большие сроки, –
Со мной, друг Орсо, не были жестоки,
Как та, что застит дивных две звезды.
А это потупленье их? Оно,
В смиренье паче гордости, лишает
Меня веселья, с жизнью заодно.
О, как мне белая ладонь мешает,
Что в каверзах замечена давно
И мановеньем зренье сокрушает.
XXXIX. Io temo s'i de’ begli occhi l’assalto
Я так боюсь налета милых глаз,
Источников и страсти, и острастки,
Что их бегу точь-в-точь как школьник таски,
И минул уж давно тот первый раз.
С тех пор – каким бы ни был трудным лаз
Или высоким ствол – без приукраски, –
Тотчас взберусь, спасаясь от указки,
Чтоб не прошлась по мне – неровен час.
А нынче оглянулся наугад:
Гляжу, вы тут как тут, смываться поздно –
Виновны сами, я не виноват.
Я к вам пошел, хоть вы смотрели грозно,
И сердце в пятках, и себе не рад:
Мне смелость нелегко далась, серьезно!
XL.S ‘Amore o Morte non d`a qualche stroppio
Коль не запутают Эрот иль Рок
В станке моем последнюю основу,
Коль я тут, по добру да по здорову,
Сплету любовь и смерть в один уток, –
Никак не можно, чтобы я не смог
Дать строй старинный молодому слову, –
И – страшно молвить: по труду готову
Мне в Риме будет лавровый венок.
Но так как к завершению работы
Потребна мне толика волокна,
То, милый отче мой, пролей щедроты.
Чего же ты не шлешь мне ни рожна –
И все так вдруг! Прошу: яви заботы,
Дай пряжу, а любовь и песни – на!
XLI. Quando dal proprio sito si rimove
Когда увозят в чуждые уделы
Ту, от кого и Феб впадал в изъян, –
Пыхтит и преет в кузнице Вулкан,
Чтоб Громовержец вволю сыпал стрелы.
Тот шлет грома и снег, и дождь: свет бел, и
Что там снаружи – Цезарь или Ян?
Земля слезоточит, из дальних стран
Нейдет светило, чьи лучи несмелы.
К Сатурну с Марсом переходит власть –
К зловещим двум звездам, меч Ориона
Пловцов несчастных сокрушает снасть.
И от Эола узнает Юнона,
Нептун и мы про злейшую напасть:
Нет той, к кому природа благосклонна.
XLII. Ma poi che ‘l dolce riso humile et piano
Но если Дафны облик осиян
Является в отечества пределы, –
В работе Сицилийца есть пробелы:
Он тщетным рвеньем в кузне обуян.
Юпитер громыхнуть хотел бы, ан
Куда грома девалися дебелы?
И Аполлон, взглянув в лицо Кибелы,
Цветами обновил покров полян.
Дыханье с Запада смиряет лоно,
И кормчему отныне не пропасть,
В лучах раскрылся венчик анемона,
Противная звезда спешит упасть
И предоставить той часть небосклона,
По ком слез излила немало страсть.
XLIII. Il figliuol di Latona avea gi`a nove
Латоны сын на этот балаган
От козырька заоблачной капеллы
Кидает взоры сильно оробелы:
Где та, что нанесла нам столько ран?
Но, видно, застит взгляд ему туман:
Она не мнет стопой нигде плевелы!
И тотчас все его поступки квелы,
Как у того, чей вдрызг изломан план.
И смотрит он на вещи отрешенно,
Как человек, наплакавшийся всласть:
Вид жалкий у него – ну, что ж вы, донна?
Ведь видеть вас, вас петь – благая часть.
Хоть тучки по небу – все шасть да шасть, –
Безветренно, без перемен – сезонно.
XLIV. Que’ che ‘n Tessaglia ebbe le man s'i pronte
Тот, кто в Фессальи перебил косяк
Сограждан, близкой крови не жалея, –
Оплакал все ж бунтовщика Помпея,
Которому был тестем как-никак.
Пастух, пробивший чурбану чердак,
Оплакал сына своего, злодея,
И, на Саула злобы не имея,
Царя похоронил как добрый враг.