Канцоньере
Шрифт:
Из сердца льющий постоянный дождь, –
Ее же сердце стынет подо льдом,
Шутя с моими вздохами-ветрами.
Придется побрататься мне с ветрами
Во имя одного: ты нареки
Тот ветер Аурой – в родстве со льдом
Он веет – и в миру по всем долинам
Его я пел, меж тем как Лавр пил дождь
И звонкий лист его крошил туман.
О, ни туман так не гоним ветрами,
Ни реки с ложа так не нудит дождь,
Как
LXVII. Del mar Tirreno a la sinistra riva
На мрачном берегу тирренских вод,
Где сломанные волны плачут пеной,
Я тотчас же увидел лавр надменный,
Мной петый дни и ночи напролет.
В душе немедля закипел Эрот
От вида вашей гривы незабвенной, –
Я ж сверзился в травою прикровенный
Ручей, что, оказалось, там течет.
Неловкость эту лишь холмы и рощи,
Я знаю, видели, но экий срам! –
Взвился я вон, как кур, попавший во щи.
А мокрота от глаз – пошла к ногам:
Всегда б так по страстным по четвергам!
Но встречи стиль понравился: так проще!
LXVIII. L’aspetto sacro de la terra vostra
Священный облик милой вам земли
Наполнил ум мой прежнею тоскою:
Куда ты так спешишь, Господь с тобою?
Дорога к небу – твоея вдали!
Но тут другие мысли в ум вошли:
Куда это ты прочь потек стопою?
Припомни-ка, уж час не за горою,
Когда б вы с ней увидеться могли.
Прислушаюсь я к голосу второму –
И сердце сразу падает в груди,
Как у того, кто в страхе внемлет грому.
Но вскоре, слышу, тот, что впереди,
Кричит: Беги, иначе быть сорому! –
А несогласный молвит: Погоди!
LXIX. Ben sapeva io che natural consiglio
Известно мне, что смысл, сколь он ни здрав,
Амура супротив – гроша не стоит:
Такую каверзу ему подстроит
Амур, что здравый смысл не выйдет прав.
Сегодня бога непутевый нрав
Меня в открытом море беспокоит,
Где солевой раствор Тоскану моет
Меж кринов Франции и Эльбских трав.
Я удирал, ничтожный, незаметный,
Среди ветров и неба, и воды,
Как просто некий странник неконкретный.
Вдруг разом в бездну ухнули труды:
Он тут как тут был с силою несметной –
Что толку было бегать от беды?!
LXX. Lasso me, che non so in qual parte pieghi
Бедный, бедный я! Куда
Мне податься? Всюду гонят.
Если я никем не понят,
То к кому молить тогда?
Да, но вдруг моя беда
И кручина
Излечима –
Пусть неведомо когда? –
Чтоб любой отметил вчуже:
– Счастлив я, ведь вот пою же!
Вправду, иногда пою –
Если рад, но чаще – плачу:
Как со смехом законтачу
Сразу вдруг тоску мою?
Будет песнь моя в струю
Милой донне –
Счастья в лоне
Радости не утаю,
Но вскричу, как прыгну в воду:
– Ей пишу стихи в угоду!
Мысли смелые! Куда
Упованье вас заносит!
Да она кольчугу носит:
Не пробиться к ней туда,
И не взглянет к нам сюда:
Что стихи ей –
Пред стихией
Беспредельного стыда?
Ей, усталый, молвлю кротко:
– Вам нужна не речь, а плетка!
Что я? Где я? Что за речь?
Вижу: перебрал я все же, –
Семь планет, великий Боже,
Не смогли предостеречь!
Не планидам нас обречь
На мученья,
Огорченья:
Плоть – вот подлинная печь.
Душу делают болезной
– Милый вид и взгляд любезный!
Все, чем славен Божий свет, –
Дело Божьих рук и чудо.
Что ж мне в свете этом худо
И во вне исхода нет?!
Все ищу напасть на след
Той напасти,
В чьей я власти,
Хоть не в ней источник бед,
Ибо нет в ней зла, по чести…
– В сердце зло – с кукушкой вместе!
LXXI. Perch'e la vita `e breve
Ибо бег жизни короток,
Трепетен ум пред задачей высокой, –
Жизни ль вверяться, уму – я не стану.
Боже, моей темноокой
Внятным огонь сотвори мой некроток:
Только о нем возглашать не устану, –
В ясных очах ее строчкой предстану –
Бедной, простою извилиной слога,
Вызванной к жизни желаньем великим.
Будь от рождения диким,
Всякий бы стал благородней немного,
Славя предмет необычный, –
Им же открыта к вершинам дорога, –
Там, в вышине, и скажу о мистичной
Страсти, когда-то считавшейся личной.
Не потому, чтоб не смыслил,
Сколь похвалы мои вам в умаленье, –
Но не могу противляться порыву,
Выросшему во мгновенье
Встречи, когда ум мой вас не расчислил.