Канцоньере
Шрифт:
А вы, которой жалость непонятна,
У коей есть броня противу стрел
Амура, пусть он целится халатно, –
Какой бы мукою я ни горел –
Слезинки я у вас не подсмотрел:
Одни презрительного гнева пятна!
XLV. Il mio adversario in cui veder solete
Стекло, в чей ныне мерзкий мне состав
Вперяете вы взгляд, любимый Богом,
Влюбляет вас, в заимствованьи
Веселый нежный облик ваш вобрав.
Стекло меня лишает всяких прав
Быть с вами рядом: горестным итогом
Суть то, что я в изгнании убогом
Оплакиваю дни былых забав.
Будь даже я подшит к вам ненароком,
Стеклу не следовало б, подольстясь,
Вас утверждать в презрении жестоком.
Вам не видна ли в том с Нарциссом связь:
Вы стынете бесцельно над потоком,
Соседством низким с травами смутясь.
XLVI. L’oro et le perle e i fior’ vermigli e i bianchi
Жемчуг и злато, розы и лилеи,
Которым, будто бы, вредит зима:
Повсюду колют и нейдут с ума
Из сердца и из органов нежнее.
Мои мне дни – короче и влажнее:
Большая боль ведь не пройдет сама.
Но зеркала – вот подлинно чума:
Вы их в себя влюбляли не жалея.
Они заткнули рот моим глазам,
Которые вас за меня молили,
И те умолкли: вы ко мне остыли.
Но зеркала повсюду по водам,
Чьи омуты несут забвенье вам,
А мне – напоминанье о могиле.
XLVII. Io sentia dentr al cor gi`a venir meno
Сердечных у меня не стало сил:
Ведь вы источник сил моих сердечных.
Но так как против смерти нет беспечных,
Но всякий жил бы, как бы он ни жил, –
Мной ране спутанный, порыв пустил
Я тропкою скитаний бесконечных,
Давно забвенной мною из-за вечных
Препятствий, кои сам нагородил.
Так я попал, себя сам презирая,
Пред ваши красны очи, коих взгляд
Чтоб их не злить – всегда бежать был рад.
Так смог я надышаться, умирая,
И ожил вновь, откушав этот яд:
Умру – вдругорядь, от стыда сгорая.
XLVIII. Se mai foco per foco non si spense
Но коль огонь не тушится огнем,
Ни реки от дождя не иссякают,
Подобные подобным потакают
А к крайности мы с крайностию льнем, –
То как тут быть, Амур, с твоим добром:
Не наравне ль им души обладают?
Зачем у ней ее желанья тают,
Когда моих – не вычерпать ведром?
А может – так, как Нил, с высот спадая,
Всех оглушает грохотом воды
И слепнет око, солнце наблюдая, –
Так и любви чрезмерные труды
Ведут не к цели, втуне пропадая,
И лишний пыл нам путает ходы.
XLIX. Perch’io t’abbia guardato di menzogna
Тебя лелеял, холил, опекал
В саду моем от всяческой заразы,
Неблагодарный слог, но ты все разы
Не похвалу, но брань мне навлекал.
Ведь чем я боле помощи алкал
Твоей, чтоб замолил мои проказы,
Тем боле плел ты хладной несуразы,
Сводя на нет страстей моих накал.
А ты, слеза постылая, все ночи
Мне докучаешь, как с собой одним
Хочу побыть, мне разъедая очи.
А вздохи с их надрывом записным:
Прерывистые, затяжные, прочи…
Вот вид мой – да! Хоть в гроб ложись с таким.
L. Ne la stagion che ‘l ciel rapido inchina
Когда клонится небо долу
И отлетает прочь наш день
В страны, где ждут его, быть может, –
Одну средь чуждых деревень
Старушку Божью без приколу
Забота о ночлеге гложет…
Но ночь предложит
Ей скромный кров,
Картинки снов
Забвенье перед ней расправит
И в скуке жизни позабавит.
Со мной, увы, не так: меня
Ночь не избавит
От боли и докуки дня.
Когда слепящие колеса
Утопит солнышко во тьме
И тень холма огромной станет, –
Крестьянин с пользой на уме
Орудья соберет с откоса,
Пойдет ворча иль песнь затянет.
Жена сварганит
Ему кондей
Из желудей,
Которых мир не жрет, но славит.
Пусть бал свой всяк, как хочет, правит, –
Мне радости, скажу вам, нет:
Мне душу травит
И заполночь полет планет.
Когда пастух уход наблюдет
Большой звезды в обитель нег
И тьмы приход от стран Востока, –
Он встал, взял бич, как человек,
Который вкривь и вкось не судит.
Вдали от городского скока
Сей сельский дока
Найдет шалаш,
И сон – палаш
Его немедля обезглавит.
В тот миг Амур себя мне явит,
Оружье даст, сведет туда,
Где след лукавит,
Но зверя нету и следа.
Когда в долине мореходы