Канцоньере
Шрифт:
Цветам воображенья и резона,
В которые мой хилый ум раздет.
Как вдруг вы поняли, что вам на след
Держаться к нам все дружеского тона:
Не обессудьте – и моя канцона
Отныне не пеан, собранье бед.
Но что же скажет ученик мой бедный,
Когда поймет он из моих стихов,
Что пыл любви – болезненный иль вредный?
Будь он пиит, будь деятель верхов –
Клянусь,
В сем разе, ни головушки победной!
LXI. Benedetto sia ‘l giorno, e ‘l mese, et l’anno
Благословен тот светлый скол времен
И та страна, та местность незабвенна,
Где ясных глаз не избежал я плена,
Где милой девой был я взят в полон.
Я сладкой ревностью бывал смущен –
Пребудет и она благословенна,
Любви стрела и счастья перемена,
И боль, которой я не обделен.
И вы благословенны, слезы боли
И вздохи, и стенанья без числа,
Вы, знаки самой сладостной неволи.
И ты, строка, что деву вознесла
Над миром звезд в сияющем престоле –
Владычицей тоски и ремесла.
LXII. Padre del ciel, dopo i perduti giorni
Царю небесный, после стольких суток,
Растраченных в мечтаниях пустых
С томленьем вящим в органах моих
К той, коей красота мутит рассудок, –
Благослови, да буду боле чуток
К путям иным, к делам для нужд благих,
А сеть соблазнов, сердцу дорогих,
Да отжену, сколь мне разрыв ни жуток.
Знай, Господи, одиннадцатый год
Под бремем тяжким я изнемогаю,
И труд великий что ни день растет.
Не по заслугам я перемогаю.
Ты, что приидешь в Царствие вот-вот,
Смотри: мой грех к Твоим стопам – слагаю.
LXIII. Volgendo gli occhi al mio novo colore
Заметив странный цвет моих ланит,
Напомнивший кому-то колер трупа,
Вы, сжалясь, мне кивнули, чем нескупо
Мне отпустили жизненный лимит.
Итак, беглянка-жизнь опять со мною,
Нескудный дар прекрасных ваших глаз
И нежно-серафического гласа:
По ним я место узнаю и час,
Как мул ленивый чувствует спиною –
Откуда ожидать ему атаса.
Ключи от сердца для любого часа
В руке у вас – и я безмерно рад
При ветре плыть любом: и в дождь, и в град, –
Любая вещь от вас меня живит.
LXIV. Se voi poteste per turbati segni
Когда б вы, о презренье заявив,
Потупясь, гордо голову закинув,
Удрав, укостыляв, уползши, сгинув,
Гримасками зевот передавив,
Кунштюков ли других нагородив, –
Ушли б из сердца, грудь мою покинув,
Где первобытный лавр, красы раскинув,
Стоит, – я оценил бы ваш порыв.
Зане влаголюбивое растенье
Из грядки, где растут одни волчцы
Всего охотней отдает концы;
Се вам претит судьбы хитросплетенье, –
Совет: берите чаще под уздцы
Негодованье глаз и чувств смятенье.
LXV. Lasso, che mal accorto fui da prima
Я как-то так не сразу осознал,
Не в день, когда Амуром стал подранен,
Что ум мой поглощен и отуманен,
Что прежней жизни – амба и финал.
Имея силу духа, полагал,
Что с твердым сердцем – вовсе нерасстанен,
А с честью слит, как с бороздой крестьянин, –
Но здесь меня удар подстерегал.
Теперь, когда менять что-либо поздно,
Хочу узнать, смеется ли Амур
Над просьбами – иль слушает серьезно.
Моя – не в том, чтоб снят с меня зачур
Мой был: уж это было б чересчур!
Но – чтоб и ей мой плач отлился слезно.
LXVI. L’aere gravato, et l’importuna nebbia
Тяжелый воздух, духота, туман,
В долину сжатый злобными ветрами,
Подчас в свирепый обратятся дождь, –
А там, глядишь, остекленели реки
И вдруг оделись травы по долинам
В момент снегами инеем и льдом.
Так это сердце ныне подо льдом,
А мысли в нем клубятся, как туман,
Идущий так к лицу речным долинам,
Замкнутым от влюбленных ветерков,
Когда в болота обратились реки,
А с неба без конца сочится дождь.
Проходит быстро грандиозный дождь,
И лето расправляется со льдом,
Вздувающим весной безмерно реки.
Какой завесит небеса туман,
Не расточимый ярыми ветрами
Тотчас же по горам и по долинам?
Не для меня весна цветет в долинах:
Я слезы лью что в ведро, то и в дождь,
Под тихими и жуткими ветрами:
Расстанься ведь любимая со льдом
Внутри, и не скрывай ее туман
Извне – тотчас дотла иссохнут реки.
Пока еще впадают в море реки
И зверь таится по лесным долинам, –
Прекрасный взгляд ее таит туман,