Кандалы для лиходея
Шрифт:
В гардеробной Самсон долго подбирал себе костюм и наконец выбрал одеяние пирата. Ему выдали камзол, ботфорты, треугол и черную повязку на глаз. Гляделся он настоящим властителем морей. Может, родись он в Европе в веке, эдак, семнадцатом, он таковым бы и стал? Брал бы торговые суда на абордаж, пил бы из бочек тягучий ром и горланил бы пиратские песни…
– А теперь куда? – спросил Самсона Архангельский, осмотрев одеяние. – В нашей одежде мазурку и полонез не станцуешь…
– Это точно, – согласился с приятелем Козицкий. – Как ты думаешь, где место для пирата и турка?
– Полагаю, в буфетной, –
– Я тоже так думаю, – снова согласился Козицкий, и они отправились в буфетную, что располагалась на первом этаже.
Буфетная была наполовину пуста. Два господина во фраках, уже крепко выпившие, спорили, получит ли рейхсканцлер Германии Бисмарк отставку в связи со своим грядущим семидесятилетием или продлит службу еще на одно пятилетие, как это уже дважды случалось. Пузатый господин в альмавиве и маскарадной маске, что сидел у самого входа, пил двадцатилетней выдержки коньяк, закусывая его засахаренными дольками лимона и довольно крякая после каждой рюмки. В углу двое молодых людей в вицмундирах чиновников Министерства иностранных дел обсуждали некую Амалию Флоранс, которая была ангажирована на все танцы «этим несносным полковником Рындовским, которому впору внуков нянчить». Впрочем, все это не касалось двух студиозусов, заказавших себе балычка и графинчик очищенной.
А в бальной зале вовсю музицировал оркестр. Веселие жизни опять проходило мимо…
Когда графинчик был допит, Самсон снова обратил внимание на пузатого господина в альмавиве. Тот, здороваясь с каким-то штаб-офицером, проходившим мимо, неловко привстал, потом снова сел на свое место, и у него из-под маскарадного плаща выпало, вернее – выскользнуло, портмоне и мягко так легло на пол. Пузатый господин этого не заметил и продолжал самозабвенно прикладываться к рюмке. Скоро господа во фраках покинули буфетную. За ними вышли и молодые люди в вицмундирах, продолжавшие уже на ходу сетовать на ангажированную старым полковником Амалию Флоранс, которая могла бы и отказать «несносному старикану».
Архангельский, кажется, крепко захмелел и ничего вокруг себя не замечал. И когда они с ним выходили из буфетной, Козицкий, проходя мимо пузатого господина, наливавшего себе очередную рюмку, подтолкнул пиратской ботфортой его портмоне к выходу. А потом просто наклонился и подобрал его, словно только что выронил.
– Чего это ты в присядки играешь? – пьяно спросил Архангельский.
– Да вот, лопатник свой едва не потерял, – ответил Самсон и сунул портмоне за пазуху.
Сколько в нем было, Козицкий посмотрел только после бала. И невольно присвистнул. В лопатнике пузатого господина лежало ни много ни мало полторы тысячи целковых. С такими деньгами можно было начинать новую жизнь. И Козицкий ее начал…
Много чего было потом. И начатое собственное дело с куплей-продажей недвижимого имущества, которое съело почти все деньги пузатого господина и едва не привело самого Козицкого в долговую тюрьму. И служба в качестве управляющего имением у статского советника Неелова. И шашни с его дочерью, красивой, но глупой, которая, кажется, влюбилась в Козицкого по уши. И приписки в экономическом журнале, которые Неелов узрел и затеял потом с Самсоном нелицеприятный разговор. И отступные Неелова за дочь, которые
Но все это были только цветочки. Ягодки, как оказалось впоследствии, ждали Самсона Николаевича Козицкого впереди. А ведь начало всему положила, будь она неладна, та трешница в гимназической гардеробной, заставившая его сделать шаг в избранном им направлении. Или в направлении, избравшем его?
Ведь не возьми он тогда ее, может, было бы все иначе?
– Ну и что теперь делать будем? – спросил Уфимцев. – Вы как хотите, но я уверен, что Козицкий и есть убийца Попова.
– Я тоже в этом уверен, – в тон уездному исправнику ответил Воловцов. – Но этой нашей уверенности для суда будет крайне недостаточно. Даже если и дойдет до судебного разбирательства, то он, несомненно, будет оправдан за отсутствием доказательств…
– Может, надлежит этого Козицкого арестовать? – посмотрел на судебного следователя Уфимцев. – И тогда у селян языки и развяжутся? Ведь боятся же они этого Козицкого как огня.
– А я знаю, почему они его боятся, – вдруг произнес Иван Федорович. – Не потому, что он злой и людей не любит. Мало ли таких злых на свете белом проживает, а потому, что все думают так: коли раз убил, то второй раз уже запросто сможет…
– Это все так, – неохотно согласился уездный исправник, – но вопрос-то остается неразрешенным: что будем делать с Козицким?
– Арестуем, – без тени сомнения произнес Воловцов. – Да так, чтоб многие видели. И чтоб через минуту после арестования управляющего об этом знало все село.
– А с полюбовницей его что делать? – спросил Павел Ильич.
– Тоже арестовывать, – ответил Воловцов. – Она обвиняется в пособничестве и укрывательстве убийцы. Считайте, – Иван Федорович серьезно посмотрел на Уфимцева, – что я, как судебный следователь, уже отдал вам соответствующее распоряжение.
– Принято, – охотно кивнул Уфимцев. – А дальше?
– А дальше мы еще раз побеседуем с лодочником, – сказал Воловцов. – После того, как все село узнает об арестовании управляющего и его полюбовницы…
Арест обоих фигурантов прошел без эксцессов, поскольку пристав Винник, как ему и было приказано, глаз не спускал с Козицкого. Он с урядником Гатауллиным просто подошли к управляющему, Винник оповестил его о полученном приказании произвести арестование и надел на него ручные кандалы. Самсон Николаевич только и успел сделать, что удивленно посмотреть и малость приоткрыть рот. А вот говорить ему было нечего…
Урядник Спешнев произвел аналогичные действия с Настасьей. Та вела себя иначе: ухмыльнулась и с вызовом посмотрела на Спешнева. Хотела было что-то высказать дерзкое, но тоже промолчала, лишь брезгливо скривила губы.
– И куда их теперь? – подошел к Уфимцеву пристав Винник, когда арестование было завершено.
– Разведи по комнатам флигеля, чтоб не разговаривали друг с другом, – ответил уездный исправник. – Хотя, надо полагать, они обо всем уже давно договорились…
Арестованных заперли по комнатам, а через четверть часа (на что тайно надеялся Иван Федорович) в усадьбу явился лодочник.