Канифоль
Шрифт:
– Пижамную рубашку в стирку, надень дома какую-нибудь ветошь, – распорядилась она, намыливая жирные от мази руки. – И поставь чайник, будем завтракать.
«Ветошь, – думала Соня, придерживая рукой спадающие пижамные штаны. – Как будто она позволит мне заносить что-то до дыр, и тем более, что-то, что может мне нравиться!»
Проходя мимо тётиной комнаты, она услышала, как на тахте, выпавший из сумочки, звонит без перерыва мобильный телефон.
Она завернула к себе, выдвинула из шкафа ящик с нижним бельём и покопалась на дне. Под сложенными стопкой майками лежал полароидный снимок.
Звонок всё не смолкал. Соне стало неуютно. Звонящий словно догадывался, что его игнорируют намеренно.
– Тётя, мобильный! – выкрикнула девочка в коридор.
– Пусть звонит, я отвечу позже.
Спрятав снимок поглубже в ящик, Соня натянула первую попавшуюся футболку.
– Ты, конечно, ничего не купила себе поесть, – донеслось из кухни. Дверца холодильника захлопнулась. Каблуки процокали в прихожую и затихли; тётя переобулась в удобные замшевые ботинки, сняла с вешалки пальто и, выходя за порог, бросила:
– Скоро вернусь.
Как только сомкнулись створки лифта, уносящего тётю вниз, Соня отпрянула от дверного глазка. Дурное предчувствие подсказывало ей взять телефон и проверить, кто терроризирует его владелицу звонками.
Дождавшись, когда мелодия оборвётся, она подкралась к тахте. «8 пропущенных звонков. Говард», – высветилось на экране. Телефон погас, и Соня собралась положить его обратно, но дурацкая трубка вдруг снова ожила и квакнула.
Одно новое сообщение от Говарда. Оно начиналось словами: «Как там Со…»
Амелия бы сказала, присвистнув: «Обложили тебя, детка, со всех сторон».
Тётя принесла из магазина свежий хлеб, упаковку масла, оливки, пучок зелени и маленькую баночку земляничного джема. Соня налила себе пустой кофе и устроилась за столом спиной к окну.
– И как же ты упала? – нарушила тишину Мона, загружая квадратные хлебные ломтики в тостер.
– Ты ведь уже знаешь подробности, – подала голос Соня.
Она постаралась сказать это нейтральным тоном, как можно более равнодушно, но зарождающаяся внутри ярость предательски полыхнула на подступе к горлу. Электрические искры пронзили кухонный воздух; Мона не могла не почувствовать их затылком.
Она развернулась, держа нож в руке. В другой руке у неё была вскрытая пачка сливочного масла.
Нечто в её глазах посеяло в Соне панику. Она крепче сжала ручку кофейной чашки, допуская, что ей, возможно, придется выплеснуть кипяток тетё в лицо, если понадобится. Сама мысль об экстремальной самозащите казалась столь дикой, что Соня отбросила всякий анализ. Она смотрела тёте в глаза. Тело, готовое обороняться, гудело в ожидании импульса.
Воцарилось молчание.
Движение тётиных пальцев на рукоятке ножа напоминало крыло летучей мыши. Что-то блеснуло под лезвием из нержавеющей стали; Сонино внимание привлёк крупный изумруд на безымянном пальце тёти. Прежде она его никогда не видела.
Дзынькнул тостер, взметнув вверх два зеркально подрумяненных пшеничных
– Ешь, Софья. Витамины A и E. Полезно для кожи.
«Красивые женщины покупают красивые вещи, чтобы их с них красиво снимали», – думала Соня, уныло взирая на манекены.
Долготерпеливый консультант с густой эспаньолкой и бирюзовой серьгой в ушном хряще выныривал то с одного края кронштейна, то с другого, как сова из дупла.
Если бы не джинсы, ковбойка и ботинки с наплевательски волочащимися по полу шнурками, он был бы похож на индейского колдуна, промышлявшего врачеванием тел и душ в джунглях Юкатана задолго до вторжения Кортеса. Его демоническая проворность заставляла девочку чувствовать себя куском проржавевшей арматуры, торчащим посреди торгового зала.
Улыбался он только пробегающим мимо детям и Соне.
Пока его напарник, погребённый под ворохом одежды, перемещался, пыхтя, по пронумерованным примерочным кабинкам, консультант, беспечно насвистывая, виртуозно создавал видимость рабочего процесса. Он складывал маечки стопками, сворачивал рукава и штанины, потом оглядывался, ерошил волосы и с лёгкостью вошедшего в моду художника переделывал заново.
Когда Мона удалилась за шторку, поручив племяннице выбрать что-нибудь самостоятельно, он не встал у Сони над душой, а любопытной птичкой порхал поблизости. Иногда он прикладывал к себе ту или иную модель из женской коллекции и одними губами спрашивал: «Может, маечку с улыбающейся какашкой? Или кактус, показывающий средний палец? Нет? Ну, нет так нет, guapa!»
– Хорош выделываться, – плюхнул на свежесложенные футболки кипу перемерянных одёжек его напарник. – Помочь мне не хочешь?
– Неа, – жизнерадостно отозвался консультант, с опаской поглядывая в сторону кабинок. – Боюсь я женщин. Злые они!..
Будто в подтверждение его слов, Мона вышла из примерочной, решительным жестом пресекла попытку консультанта угодить ей и обратилась к Соне:
– Швы лезут. Нитки гнилые! Идём.
Она миновала противокражные рамки и огляделась вокруг, намечая следующий объект для рейда.
Поход с ней по магазинам ради обновления гардероба был для Сони пыткой. Тётя наказывала ее за пропуск занятий в училище – вполне законный пропуск.
Попав несколько лет назад под машину, она уже неделю спустя выполняла экзерсис – прихрамывая, с тугим голеностопным бандажом поверх трико. Параллельно с болью её пронзали короткие вспышки жалости к самой себе: если она умрёт, тётя будет сожалеть о потере выпестованной ею преемницы – и только.
Соня виновато прошмыгнула мимо консультантов и поплелась за тётей измученным пажом.
Когда исчезнут красные флажки, которыми её обложили, и исчезнут ли?
Свались на неё негаданная свобода, как она поступит с ней?
Она представила, как возвращается после работы одна в съёмную комнатушку, садится на раскладной диван и сидит, не двигаясь, с выключенным светом, пока не наступает время идти в душ и спать. Нет аппетита, нет желания что-либо делать, даже дышать она не стала бы, если бы не жизненная необходимость.