Каникулы Уморушки
Шрифт:
Иван Иванович посмотрел по сторонам в робкой надежде увидеть, чем можно было бы поживиться, и на свое счастье узрел сидевшего в дальнем углу зала ожидания мужчину, с аппетитом уплетающего молочные сосиски. Мужчина ехал из Москвы в Хабаровск, и в Светлогорске у него была пересадка. Пошатываясь от голода и чувства неловкости за свое поведение, Гвоздиков поплелся непрошенным гостем на чужое пиршество.
Но пассажир с сосисками словно бы и не заметил пришедшего к нему попрошайку. Он продолжал уплетать за обе щеки столичные деликатесы. «Жадный молодой человек, – грустно
Ивану Ивановичу захотелось рассказать жалкому скупердяю историю о мышке, которая съела однажды дюжину молочных сосисок, не поделившись ни с кем из своих братьев и сестер, и от этого в тот же день скончалась от заворота кишок. Но подумав хорошенько, Гвоздиков не стал ее рассказывать.
Пассажир, наконец, изволил заметить присутствие голодного кота и лениво спросил Ивана Ивановича:
– Что, микроба, лопать хочется? А сосиску-то заслужить надо.
И Гвоздиков вдруг у ужасу и стыду своему встал на задние лапки, протянул левую переднюю и на чистом кошачьем языке с легкой примесью светлогорского диалекта произнес: «Мррнау!..» – и подумал при этом: «Боже, как низко я пал!»
Удивленный пассажир ахнул и растерянно протянул одну сосиску Ивану Ивановичу. Крепко вцепившись в добычу коготками, Гвоздиков побрел прочь, забыв от расстройства встать на четыре лапы. «Как я мог так унизиться? – думал он, шествуя сквозь толпу удивленно глазевших на него пассажиров и не замечая их. – Выпрашивать еду у какого-то ничтожества, забавляя его шутовскими выходками… Да лучше умереть с голода!.. Лучше разделить грязный мосол или ржавую селедку с каким-нибудь бродячим псом, чем есть сосиску, добытую унизительным способом!.. Прочь ее!! Прочь эту несчастную сосиску!!!» И Гвоздиков в гневе швырнул сосиску прямо в окошко дежурному по вокзалу.
– Милиция!.. Милиция!.. – тут же взметнулась за окошком женщина в железнодорожной форме. – Скорее сюда! Здесь хулиганят!
От этого крика Иван Иванович пришел немного в себя и осмотрелся по сторонам. Плотным кольцом вокруг стояли люди и с огромным любопытством глядели на него.
– Из цирка сбежал, – повторяли одни версию, выдвинутую еще раньше самим Иваном Ивановичем. – Ишь, на задних лапах как ходит, ну, чисто Гоголь!
«Причем тут Гоголь?!» – невольно мелькнуло в голове у Гвоздикова.
Другие пассажиры не соглашались с мнением первых:
– Станет вам цирковой сосисками бросаться! Они ради сосисок и ходят на задних лапах. А этот… этот психический!
«Ну вот, – подумал Гвоздиков, – вот и договорились… Кажется, пора удирать… А то будет мне Москва…»
И он ловко шмыгнул между ног заспоривших до хрипоты зевак к выходу на перрон.
– Держи! Держи его!.. – закричали в толпе.
Но было поздно: уже через полминуты Иван Иванович сидел на крыше одного из привокзальных зданий и, чуть поеживаясь на ветру, поругивал мысленно Станиславского и его систему, из-за которых ему выпало столько неприятностей.
Глава четвертая,
в которой Ивану Ивановичу немного нездоровится
Хотя Гвоздиков просидел на крыше не более двадцати –
«Сейчас бы домой: вскипятить молока, выпить валерьянки, закусить все это кусочком жареного леща…»
Но нужно было спешить на поезд, до отправления которого оставались две-три минуты. Выбиваясь из последних сил, Гвоздиков спустился с крыши там, где было наиболее безлюдно, и бросился напрямик к второй платформе. Около вагона № 9 пассажиров не было, все уже сели на свои места, и Иван Иванович хотел шмыгнуть в него, но бдительная проводница Катя Кипяткова стояла в тамбуре и была начеку.
– А ну, брысь, безбилетник несчастный! – замахнулась она веником на Ивана Ивановича, и того будто ветром сдуло из тамбура на платформу.
Бежать к другому вагону? Но и в других тамбурах стояли грозные проводники: кто с веником, а кто с разноцветными флажками в руках.
– Вниманию пассажиров! – донеслось со стороны вокзала. – Скорый поезд № 10 «Светлогорск – Москва» отправляется со второй платформы! Граждане, будьте осторожны!
Иван Иванович ахнул и сделал новую попытку прорваться в облюбованный им вагон. И снова Катя Кипяткова и ее жесткий и грязный веник встретили его непониманием и явным недружелюбием.
– Кому сказала «брысь»! – крикнула проводница вслед улетающему на платформу коту. – Без хозяина, справки и намордника – не пущу!
Вагоны качнулись, дернулись и плавно, набирая скорость, покатили по рельсам.
– Не имеете права требовать намордник! – взвыл Иван Иванович. – Я не собака!
Он кинулся за убегающим вагоном и, поравнявшись с тамбуром, взвыл еще громче:
– Пусти-т-те!.. Пусти-т-те меня, уважаемая!..
И, взвившись с платформы стрелою вверх, мягко приземлился рядом с остолбеневшей Кипятковой.
– Пожа… пожа… пожалуйста… – промолвила она, лишившись вмиг красноречия, а ее веник тут же любезно отворил перед Гвоздиковым дверь из тамбура в коридор вагона.
– Спасибо… – буркнул Иван Иванович и гордо шагнул мимо усмиренного им драчуна и вышибалы.
– Купе все заняты… – извиняющимся голосом доложила Кипяткова странному пассажиру. – Разве что, в служебное…
Она отворила дверь в служебное купе и таким же виноватым голосом спросила у своей сменщицы:
– Любаш, тут кошечку приютить надо… Не уступишь ей нижнюю полку? А, Любаш?
Любаша приподняла голову с подушки и вежливо, но как-то очень многозначительно поинтересовалась:
– А больше вам с кошечкой ничего не уступить? Например, шоколаду или мармеладу?..
– Спасибо, мне ничего не нужно… – ответил за Катю Кипяткову Гвоздиков, который уже падал с лап от усталости, голода и простуды. – Я тут прилягу… в уголке…
И он рухнул под складной дорожный столик.
– Господи… Никак разговаривает!.. – ахнула сменщица Кипятковой и, нагнувшись над пылающим жаром Гвоздиковым, пожелала кому-то: – Да расточатся врази его…