Каникулы в Простофилино
Шрифт:
Ларионова выполнила мой приказ.
– Настя здорова, – прошептала она, – никаких припадков у нее никогда не было.
– Все когда-нибудь случается в первый раз, – отреагировала я.
– Ты врач?
– Нет.
– Медсестра?
– Не имею никакого отношения к медицине.
– Откуда знаешь про эпилепсию?
– Жизнь длинная, – отмахнулась я, – всякого навидалась. Не давай ей закрывать рот. Пойду вызову «Скорую»…
– Эт-та тута што? – прошамкала старуха, неожиданно вышедшая в коридор.
– Уйди, баба Лена! – велела Рита.
Но пенсионерка
– Хто ляжит-то?
– Настя, – ответила я, понимая, что баба Лена не отвяжется, пока не удовлетворит любопытство. – Где у вас телефон?
– Поищи у Насти в комнате, – бормотнула Рита. – Там база стоит, вторую трубку бабка вечно теряет.
– Эт-та Настя? – гундела старуха.
– Да, – кивнула я.
– Опять плохо?
– Девочка уже так падала? – спросила я, открывая дверь в указанную комнату.
Взор обежал спальню подростка. Бедность тут била из всех углов: ни телевизора, компьютера, магнитофона, ни милых детскому сердцу мягких игрушек. Старая железная кровать, древний трехстворчатый гардероб и тумбочка, на которой стояла единственная дорогая вещь – красивая настольная лампа, в изножье которой был прикреплен искусственный бонсай. Наверное, Насте кто-то сделал подарок.
– Ага, – сообщила баба Лена, – разов пять али шесть. Во страхотища! Пена прет, глаза выпучиваются…
– Почему мне ничего не говорила? – заорала Рита. – Отчего молчала?
– Во какая! – загудела баба Лена. – Вечно всем недовольная, злобная… гав, гав… чисто собака! Чаво ни сделай – плохо! Только пасть разинешь – молчи, старая дура. И таперича вновь не угодила!
– Молчи, старая дура! – прошипела Рита и начала дуть обмякшей Насте в лицо, а я стала вызывать «Скорую».
Глава 11
Утром меня разбудил тихий стук в дверь. Я села в кровати и сначала не поняла, где нахожусь: серые занавески и темно-зеленая мебель. Но уже через секунду память подсказала – я ночевала в гостевой комнате, а в моей спальне на втором этаже поселилась будущая мачеха Ниночка.
– Кто там скребется? – крикнула я, натягивая одеяло до шеи. – Входите смело.
В спальню вступила Ниночка.
– Вилка, простите… – убитым голосом прошептала она.
– Вроде ничего плохого ты не сделала, – зевнула я, косясь на будильник. – Давай сразу перейдем на «ты», а? Очень скоро ты станешь моей мачехой – надеюсь, не заставишь отделять гречку от пшена? Кстати, ты всегда вскакиваешь в несусветную рань?
– Смешно! – хихикнула Ниночка. – Это я про крупу. Если честно, то обожаю поспать, только на новом месте плохо получается. Прости, не хотела!
– С удовольствием прощаю, но не понимаю, за что.
Ниночка плюхнулась в кресло.
– Прости, стоять тяжело.
– Так и будешь безостановочно кланяться и извиняться? – зевнула я.
– Вчера Ленинид сказал: «Выбирай любую комнату», – зачирикала Ниночка, – ну я и попросилась на второй этаж – там красиво, окон много, светло. А ночью проснулась и поняла: здесь же кто-то жил. И так мне нехорошо стало! Весь сон пропал! Спустилась вниз, иногда вкусная булочка помогает заснуть, а там девочка у чайника, Олеся…
– Кристина, – поправила я.
– Ой, извини! Ну мы с ней разговорились, так и узнала, что спальня твоя. Это ужасно!
– Ерунда.
– Нет, нет, ужасно, – замотала головой Ниночка. – Представляю, какое я тут впечатление произвела: заявилась незваной, вытолкала хозяйку из любимой кровати… Наверное, неправильно поняла слова Ленинида. Это его дом? Или он съемный? Кристина говорила что-то, я не разобралась.
– Мы здесь поселились ненадолго, – ответила я обтекаемо, пытаясь успокоить искренне расстроенную девушку. – А что выбрала мою комнату… Ну, ты ведь беременная, имеешь право на капризы.
Ниночка нахмурилась.
– Понимаешь, я совсем не знаю жизни. Меня воспитывали бабушки, преподавательницы Московского университета, – одну никогда не отпускали, вечно с ними ходила. Не поверишь: до десятого класса в школу за руку водили. Друзей у меня не имелось. Бабуси всем экзамены устраивали, не успеет человек порог перешагнуть, как они шерсть дыбом и начинают: «Вы кто? Из какой семьи? Зачем пришли? Сколько иностранных языков знаете?» Никто из ребят и девчонок их долго не выдерживал, посидят на допросе и убегают.
– Тяжело, – согласилась я.
– Вот и совершаю постоянно ошибки при общении, – серьезно продолжила Ниночка, – потому что опыта нет. И по хозяйству я полная дурочка. Знаешь, боюсь утюга!
– Хорошая фобия, – кивнула я. – У одной моей подруги, Люси, аллергия на кастрюли и сковородки. Как видит утварь, мигом чихает, кашляет, пятнами покрывается. Поэтому Люська никогда не ходит в хозяйственные магазины и не готовит, у нее в доме муж у плиты стоит.
– Скажите, пожалуйста! – поразилась Ниночка. – Ну и ну! Нет, у меня не так, просто обжечься боюсь. И потом, гладить ведь очень нудно!
Я глянула на будущую маменьку. Похоже, девушка и впрямь беспредельно наивна. Она поверила рассказу про Люсю, не засмеялась, а только удивилась, услыхав о кухнефобии. Интересно, где она сумела познакомиться с Ленинидом, как ухитрилась забеременеть и почему заботливые бабуси отпустили выращенную в тепличных условиях внучку в суровый мир повседневных опасностей?
Словно подслушав мои мысли, Ниночка захлопала в ладоши.
– Давай расскажу о себе? Все-все! От детского сада до встречи с дорогим Ленинидом. Мои родители служили дипломатами в Японии. Я родилась в Токио… Здорово?
– Угу, – кивнула я.
Неудобно прерывать невесту Ленинида, но в мои планы не входило выслушивать в подробностях чужую биографию. Теперь ясно, отчего у Ниночки нет подруг. Может, конечно, в ее одиноком детстве и отрочестве виноваты авторитарные бабушки, но, очевидно, девушка просто не умеет думать о других людях и не принимает в расчет их желания.
– Но Японию я совсем не помню, – весело болтала Нина. – Папа и мама привезли меня, трехлетнюю, погостить к бабусям, а сами вернулись в Токио. И тут случилась страшная вещь – катастрофа в подземке. Ужасно! Погибла куча народа, в том числе и мои родители. Ты, наверное, помнишь об ужасном происшествии?