Капитал в XXI веке

Пикетти Томас

Поколения, родившиеся в 1970-1980-е годы, и в еще большей степени те, кто родился еще позже, столкнулись с совершенно другой реальностью. Выбор жизненного пути стал намного труднее: наследство верхней центили дает примерно такое же благосостояние, как и зарплаты верхней центили (и даже немного большее: наследство обеспечивает уровень жизни в 12–13 раз выше уровня жизни низших слоев, а труд — в 10–11 раз выше). Тем не менее можно отметить, что структура неравенства и верхней центили в начале XXI века тоже сильно отличается от того, что было в XIX веке: это обусловлено тем фактом, что концентрация наследства сегодня не столь высока, как прежде [394] . Нынешние поколения имеют дело с неравенством и с социальными структурами, которые в определенном смысле занимают промежуточное положение между циничным миром Вотрена (где наследство преобладало над трудом) и зачарованным миром Славного тридцатилетия (где труд преобладал над наследством). Если исходить из этих результатов, во Франции начала XXI века в верхней центили социальной иерархии наследство и трудовые доходы должны присутствовать в сопоставимых пропорциях.

394

Объем наследства приблизился к уровню XIX вена, но сегодня реже встречаются случаи, когда наследство настолько велико, что его обладатель имеет уровень жизни, превышающий уровень низших слоев в десятки раз, и при этом не работает.

Элементарная арифметика рантье и менеджеров. Резюмируем. Есть два условия, необходимых для процветания имущественного общества рантье, т. е. общества, в котором

доходы с наследственного капитала преобладают над трудовыми доходами на вершине социальной иерархии, как в романах Бальзака и Джейн Остин. Прежде всего общий объем капитала и наследства в его рамках должен быть значительным. Обычно необходимо, чтобы соотношение между капиталом и доходом составляло шесть-семь лет национального дохода, а наследственный капитал представлял собой большую часть всего объема капитала. В таких обществах наследство и дарения могут составлять около четверти от всех ресурсов, которыми располагают в среднем различные поколения (и даже треть от всех ресурсов, если принять максимальную оценку неравенства в доходности капитала), как это было в XVIII–XIX веках и накануне Первой мировой войны. Это первое условие, касающееся объемов имущества, в XXI веке вновь удовлетворяется.

Второе условие заключается в том, что концентрация наследства и дарений должна быть очень высокой. Если бы они распределялись так же, как трудовые доходы (со схожими долями верхней децили, верхней центили и т. д. в общем объеме наследств, дарений и трудовых доходов), то мир Вотрена не мог бы существовать. Поскольку объем трудовых доходов по-прежнему намного превышает доходы, получаемые с наследства (по меньшей мере в три раза [395] ), 1 % самых высоких трудовых доходов автоматически представлял бы собой намного более значительную сумму, чем 1 % самых крупных наследств [396] .

395

Примерно в три раза больше как в XVIII–XIX веках, так и в двадцать первом столетии (когда трудовые доходы составляют около трех четвертей всех ресурсов, а наследственные доходы около четверти) и почти в 10 раз больше в XX веке (когда на трудовые доходы приходилось девять десятых ресурсов, а на наследственные — одна десятая). См. график 11.9.

396

Примерно в три раза больше как в XVIII–XIX веках, так и в двадцать первом столетии, и почти в 10 раз больше в XX веке. То же касается и 10 % самых высоких доходов. 0,1 % самых высоких доходов и т. д.

Для того чтобы эффект концентрации превышал эффект объема, верхняя центиль в иерархии наследств должна владеть преобладающей частью общего наследственного имущества. Так было в обществах XVIII–XIX веков, в которых на верхнюю центиль приходилось около 50–60 % общего имущества (и даже 70 % в Великобритании в Прекрасную эпоху), т. е. примерно в 10 раз больше доли верхней центили в общем объеме зарплат (примерно 6–7 %: как мы видели, этот уровень оставался относительно стабильным в долгосрочном плане). Соотношение между концентрацией имущества и зарплат, равное одному к десяти, позволяет уравновесить соотношение между этими объемами, равное одному к трем, и объясняет, почему наследство верхней центили обеспечивало в три раза более высокий уровень жизни, чем зарплата уровня верхней центили в имущественном обществе XIX века (см. график 11.10).

Эта элементарная арифметика рантье и менеджеров также позволяет понять, почему верхние центили в иерархиях наследства и трудовых доходов более или менее уравновешивают друг друга во Франции начала XXI века. Имущественная концентрация примерно в три раза выше, чем концентрация зарплат (на долю верхней имущественной центили приходится чуть более 20 % общего имущества, а на долю верхней центили в пирамиде зарплат — 6–7 % общего объема зарплаты), а значит, она приблизительно уравновешивает эффект объема. Становятся понятными причины, по которым менеджеры столь явно преобладали над наследниками в течение Славного тридцатилетия (эффект концентрации, равный одному к трем, был слишком слабым для того, чтобы уравновесить мощнейший эффект массы, равный одному к десяти). Однако, если отвлечься от этих чрезвычайных потрясений и от специфических политических мер (прежде всего фискального характера), «естественная» структура неравенства скорее приводит к преобладанию рантье над менеджерами. Так, когда темпы роста невелики и доходность капитала заметно их превышает, концентрация имущества — по крайней мере в наиболее достоверных динамических моделях — практически неизбежно будет стремится к такому уровню, при котором высокие доходы с наследственного капитала значительно преобладают на высокими трудовыми доходами [397] .

397

Анализ математических условий, необходимых для различных видов распределения, при котором рантье преобладают на менеджерами (и наоборот), см. в техническом приложении.

Классическое имущественное общество: мир Бальзака и Джейн Остин. Писатели XIX века, разумеется, не использовали те же категории, что и мы, для описания социальных структур своего времени. Однако они описывают те же глубинные основы мира, в котором только обладание значительным имуществом позволяет достичь подлинного благосостояния. Поразительно, насколько структура неравенства, масштабы и цифры, старательно приводимые и Бальзаком, и Джейн Остин, совпадали по обоим берегам Ла-Манша, несмотря на разницу в валюте, литературных стилях и интригах. Как мы уже отмечали во второй главе, денежные ориентиры были чрезвычайно стабильны в не знавшем инфляции мире, который описывают Бальзак и Джейн Остин, благодаря чему писатели могли очень точно определить, какой размер состояния и дохода обеспечивал минимальный уровень элегантной жизни и позволял избежать серого посредственного существования. В обоих случаях материальный и психологический порог в 20–30 раз превышал средний доход того времени. Жизнь героев Бальзака и Остин, находившихся ниже этого порога, была трудной и унизительной. Этого порога могли достичь те, кто относился к 1 % самых богатых в имущественном отношении людей (а еще лучше к 0,5 % самых богатых и даже к 0,1 %) во французском и английском обществах XIX века. Речь идет о вполне конкретной и довольно значительной в количественном отношении социальной группе; конечно, она представляла собой меньшинство, однако была достаточно многочисленной для того, чтобы определять структуру общества и вдохновлять на создание целого литературного мира [398] . Однако попасть в эту группу было невозможно благодаря профессии, какой бы прибыльной она ни была: 1 % самых высокооплачиваемых профессий ни в коей мере не обеспечивал такого уровня жизни (и даже 0,1 %) [399] .

398

В XIX веке 1 % самых крупных наследств обеспечивал ежегодный уровень жизни, в 25–30 раз превышавший уровень жизни низших слоев (см, график 11.10), т. е. он был примерно в 12–15 раз выше, чем средний доход на душу населения. 0,1 % самых крупных наследств были в пять раз выше этого уровня (см. в предыдущей главе фрагмент, посвященный коэффициентам Парето), т. е. в 60–75 раз выше среднего дохода. Порог Бальзака и Остин, в 20–30 раз превышавший средний доход, примерно соответствовал среднему доходу обладателей 0,5 % самых крупных наследств (т. е. 100 тысяч человек из 20 миллионов взрослых французов в 1820-1830-х годах или 50 тысяч из 10 миллионов взрослых британцев в 1800-1810-е годы; и Бальзаку, и Остин было из кого выбирать своих персонажей).

399

В XIX веке 1 % самых высоких зарплат обеспечивали уровень жизни, в 10 раз превышавший уровень жизни низших слоев (см. график 11.10), т. е. в пять раз превышавший средний доход. Можно подсчитать, что только 0,01 % самых высокооплачиваемых людей (т. е. максимум две тысячи человек из 20 миллионов) располагали доходом, в 20–30 раз превышавший средний доход той эпохи. Вотрен близок к истине, когда уточняет, что во всем Париже не найдется больше пяти адвокатов, которые зарабатывают более 50 тысяч франков в год (т. е. в 100 раз больше среднего дохода). См. техническое приложение.

В

большинстве этих романов денежные, социальные и психологические обстоятельства, неразрывно связанные друг с другом, обрисовываются на первых же страницах, а затем авторы о них регулярно напоминают для того, чтобы никто не забывал, что именно отличает этих персонажей, — все денежные символы, которые обуславливают их существование, соперничество, стратегии и надежды. В «Отце Горио» унижение старика выражается в том, что он должен был довольствоваться самой грязной комнатой и самой скудной пищей в пансионе Воке, чтобы урезать свои ежегодные расходы до 500 франков (т. е. примерно до ежегодного среднего дохода в ту эпоху: для Бальзака это синоним полной нищеты [400] ). Старик пожертвовал всем ради своих дочерей, каждая из которых получила в приданое 500 тысяч франков, обеспечивавших ежегодный доход в размере 25 тысяч франков, что в 50 раз превышало средний доход. Во всех бальзаковских романах это было базовой единицей измерения состояния, выражением настоящего богатства и элегантной жизни. Контраст между двумя крайностями общества обозначен с самого начала. Тем не менее Бальзак не забывал о том, что между полной нищетой и настоящим благосостоянием существовали самые разные промежуточные ситуации, более или менее посредственные. Небольшое имение Растиньяков, расположенное близ Ангулема, приносило всего три тысячи франков (т. е. в шесть раз больше среднего дохода): для Бальзака это типичный пример мелкого провинциального безденежного дворянства, которое могло выделить всего 1 200 франков в год для того, чтобы Эжен мог отправиться изучать право в столицу. По словам Вотрена, ежегодный оклад в размере пяти тысяч франков (т. е. в 10 раз больше среднего дохода), который молодой Растиньяк мог бы получать в должности королевского прокурора после многих усилий и долгой неопределенности, представляет собой само воплощение посредственности и показывает лучше любых речей, что учеба ничего не дает. Бальзак рисует картину общества, где минимальная цель состоит в том, чтобы достичь уровня, превышающего тогдашний средний доход в 20, 30 или в 50 раз, как это было в случае Дельфины и Анастасии, получивших приданое, или даже в 100 раз — благодаря 50 тысячам франков ежегодной ренты, которые мог бы обеспечить миллион мадмуазель Викторины.

400

Как и во второй главе, средние доходы, которые здесь упоминаются, представляют собой средний национальный доход на взрослого жителя. В 1810-1820-е годы он составлял около 400–500 франков в год во Франции и, бесспорно, превосходил 500 франков в Париже. Зарплата слуг была в два-три раза ниже.

В романе «Цезарь Бирото» решительный парфюмер также стремится получить состояние в размере одного миллиона франков, одну половину которого он намерен оставить себе и жене, а вторую половину — отдать в приданое дочери, что необходимо для того, чтобы удачно выдать ее замуж и позволить будущему зятю спокойно выкупить нотариальную контору Рогена. Жена пытается склонить его к покупке земель, убеждая его в том, что они могут уйти на покой, имея две тысячи франков ежегодной ренты, и выдать свою дочь замуж с приданым, обеспечивающим всего восемь тысяч франков ренты, однако Цезарь и слышать об этом не желает: он не хочет кончить, как его компаньон Пильеро, который удалился отдел, имея всего пять тысяч франков ренты. Для комфортной жизни нужно иметь доход, превышающий средний как минимум в 20–30 раз: доход всего в пять или 10 раз больше среднего обеспечивает лишь простое выживание.

Точно такие же величины мы обнаруживаем на другом берегу Ла-Манша. В «Разуме и чувствах» («Sense and Sensibility») основная интрига, носящая как денежный, так и психологический характер, описывается на первых десяти страницах в ужасном диалоге между Джоном Дэшвудом и его женой Фанни. Джон только что унаследовал огромное имение Норланд, которое приносит четыре тысячи фунтов дохода в год, что более чем в 100 раз больше среднего дохода в ту эпоху (в Великобритании 1800-1810-х годов он составлял всего 30 фунтов в год [401] ). Это само воплощение очень крупного земельного владения, которое в романах Джейн Остин представляет собой вершину благосостояния. Полковник Брендон со своим имением Делафорд, приносящим две тысячи фунтов в год (что более чем в 60 раз превышает средний доход), полностью соответствует тому, что можно ожидать от крупного землевладельца той эпохи. В других случаях мы обнаруживаем, что герою Остин оказывается вполне достаточно и тысячи фунтов в год. Вместе с тем Джон Уиллоуби с его 600 фунтами дохода (что в 20 раз больше среднего) находится так близко к нижней границе благосостояния, что возникает вопрос, как этому молодому порывистому человеку удается жить на широкую ногу, располагая столь скромными средствами. Этим, впрочем, объясняются причины, по которым он вскоре оставит Марианну, растерянную и безутешную, ради мисс Грей и ее приданого, составляющего 50 тысяч фунтов капитала (2 500 фунтов ежегодной ренты, что в 80 раз больше среднего дохода). Отметим, что по тогдашнему обменному курсу это почти равно приданому мадмуазель Викторины, составляющему один миллион франков. Как и у Бальзака, приданое, равное половине этой суммы, как то, что получили Дельфина и Анастасия, вполне удовлетворительно. Например, мисс Мортон, единственная дочь лорда Нортона, имеющая 30 тысяч фунтов капитала (1 500 фунтов ренты, что в 50 раз больше среднего дохода), представляет собой идеальную наследницу, за которой охотятся все потенциальные свекрови начиная с миссис Ферраре, которая была бы не прочь женить на ней своего сына Эдварда [402] .

401

Напомним, что фунт стерлингов в XIX веке и накануне Первой мировой войны стоил 25 франков. См. вторую главу.

402

Разве не говорил один приближенный короля Георга III всего тридцатью годами ранее, в 1770-е годы, Берри Линдону, что любому человеку, владевшему капиталом в 30 тысяч фунтов, следовало бы жаловать дворянство? Редмонду Берри пришлось проделать большой путь с того момента, когда он завербовался в армию английского короля всего за 15 фунтов в год (1 шиллинг в день), т. е. за половину среднего дохода на душу населения в Великобритании 1750-1760-х годов. Падение было неизбежным. Отметим попутно, что Стенли Кубрик, вдохновлявшийся знаменитым британским романом XIX века, указывал суммы с такой же точностью, что и Джейн Остин.

С первых страниц с благосостоянием Джона Дэшвуда контрастирует относительная бедность его сводных сестер Элинор, Марианны, Маргарет и их матери, которые должны довольствоваться 500 фунтов ежегодной ренты на четырех человек (т. е. 125 фунтов на каждую из них: это всего в четыре раза выше среднего дохода на душу населения), чего никак не хватает для того, чтобы выдать молодых девушек замуж. Миссис Дженнигс, большая любительница светских сплетен из Девоншира, часто с удовольствием и без обиняков напоминает им во время многочисленных балов, визитов вежливости и музыкальных сеансов, которые определяют ход их существования и на которых часто встречаются молодые соблазнительные претенденты, далеко не всегда на них остающиеся: «Скромность вашего состояния их удерживает, быть может». Как и в романах Бальзака, в произведениях Остин герои, располагающие доходом, в пять-шесть раз превышающим средний, живут очень скромно. Доходы, близки к среднему уровню в 30 фунтов или не достигающие его, даже не упоминаются. Можно догадаться, что это ближе к миру прислуги, а значит, об этом даже не стоит говорить. Когда Эдвард Ферраре решает стать пастором и получает приход Делифорд с ежегодным доходом 200 фунтов (в шесть-семь раз больше среднего), он выглядит почти святым. Даже если прибавить к этой сумме доходы с небольшого капитала, который оставила ему семья, чтобы наказать за мезальянс, и скромную ренту Элинор, это ничего особо не изменит: все удивляются, как они могут быть насколько ослеплены любовью, «чтобы воображать, будто в их силах прожить безбедно на триста пятьдесят фунтов в год» [403] . Этот счастливый и добродетельный конец не должен заслонять главного: отказавшись, по совету гнусной Фанни, помогать своим сводным сестрам и поделиться хотя бы толикой своего огромного состояния, несмотря на обещание, данное у смертного одра отца, Джон Дэшвуд обрек Элинор и Марианну на заурядное существование и на унижения. Их судьба была полностью предрешена ужасным диалогом в начале романа.

403

См.: Остен Дж. Разум и чувство // Собр. соч.: в 3 т. М.: Художественная литература, 1988. Т.1.