Капитал в XXI веке
Шрифт:
Общество мелких рантье. Вернемся к сегодняшнему миру, а точнее — к Франции 2010-х годов. По нашим расчетам, для поколений, родившихся в 1970-1980-х годах, наследство и дарения будут составлять около четверти от всех ресурсов (состоящих от наследств, дарений и трудовых доходов, взятых вместе), которыми они будут располагать в течение жизни. А значит, в том, что касается общего объема, для нынешних поколений наследство и дарения уже имеют такое же значение, как и для поколений девятнадцатого столетия (см. график 11.9). Следует также уточнить, что речь идет о прогнозах, соответствующих основному сценарию; если же будут выполнены условия альтернативного сценария (снижение роста, повышение очищенной от налогов доходности капитала), то для поколений XXI века на наследство и дарения будет приходиться более трети, а возможно, и четыре десятых ресурсов [412] .
412
He желая слишком сгущать краски, на графиках 11.9-11.11 мы представили только те результаты, которые вытекают из основного сценария. Выводы, полученные на основе альтернативного сценария, вызывают еще больше беспокойства; они доступны онлайн (см. графики S11.9—S11.11). Эволюция налоговой системы объясняет,
Однако тот факт, что общий объем наследства и дарений вернулся на уровень, на котором находился в прошлом, не означает, что он играет такую же социальную роль, как в прошлом. Как мы уже отмечали, следствием очень сильного снижения концентрации собственности (доля верхней центили практически уменьшилась втрое за одно столетие, сократившись с 60 % в 1910-е годы до всего 20 % в начале 2010-х годов) и становления имущественного среднего класса стало то, что сегодня очень крупных наследств намного меньше, чем в XIX веке или в Прекрасную эпоху. Так, приданое в размере 500 тысяч франков, которое отец Горио и Цезарь Бирото хотят передать своим дочерям и которое обеспечивает ежегодную ренту в 25 тысяч франков (что примерно в 50 раз превышало тогдашний средний доход, составлявший 500 франков на человека), в сегодняшнем мире соответствовало бы наследству стоимостью 30 миллионов евро, ежегодно обеспечивающему проценты, дивиденды и арендные платежи на сумму 1,5 миллиона евро (что в 50 раз больше среднего дохода, составляющего около 30 тысяч евро [413] ). Такие наследства существуют, есть даже и более крупные; однако число их явно меньше, чем в XIX веке, несмотря на то что общий объем имущества и наследств практически вернулся на уровень прошлого.
413
Это же касается и земельных владений стоимостью 30 тысяч фунтов, о которых говорит Джейн Остин, в мире, где средний доход на человек составляет около 30 фунтов в год.
Впрочем, сегодня никто не стал бы кичиться имуществом в размере 30 миллионов евро, как это делали герои Бальзака, Джейн Остин или Генри Джеймса. Из литературы исчезли не только очевидные денежные ориентиры после того, как их уничтожила инфляция: сами рантье покинули ее, а с их уходом обновилось и все социальное изображение неравенства. В современной литературе и кино неравенство между социальными группами предстает практически исключительно в виде диспропорций в труде, зарплате, квалификации. На смену обществу, зиждившемуся на имущественной иерархии, пришла структура, почти полностью основанная на иерархии труда и человеческого капитала. Например, не может не поражать тот факт, что во многих американских сериалах 2000-2010-х годов появляются герои и героини, увешанные дипломами и обладающие сверхспециализированными навыками. Для того чтобы лечить тяжелые заболевания («Доктор Хаус»), разгадывать полицейские загадки («Кости») и даже быть президентом США («Западное крыло»), лучше иметь в кармане несколько научных степеней, ну, или Нобелевскую премию. Во многих таких сериалах можно распознать гимн справедливому неравенству, основанному на достоинствах, образовании и социальной полезности элит. Тем не менее стоит отметить, что в последних постановках отражается неравенство, вызывающее больше беспокойства и носящее более выраженный имущественный характер.
В сериале «Схватка» показаны ужасные патроны, которые украли сотни миллионов евро у своих служащих и супруги которых, являясь еще большими эгоистками, чем мужья, собираются развестись, но оставить себе все Имущество вместе с бассейном. В третьем сезоне, на который создателей вдохновило дело Мэдоффа, дети финансового мошенника делают все ради того, чтобы удержать контроль над активами своего отца, скрытыми на острове Антигуа в Карибском море, и сохранить тем самым свой уровень жизни в будущем [414] . В сериале «Грязные мокрые деньги» мы даже видим, как бестолковые молодые наследники, малоодаренные и не очень добродетельные, бесстыдно проматывают семейное состояние. Однако это остается исключением, а сам факт жизни за счет имущества, накопленного в прошлом, почти всегда подается в негативном и даже позорном ключе. Тогда как в романах Остин и Бальзака он считается естественным — достаточно лишь, чтобы у их персонажей подлинные чувства имелись хотя бы в минимальном количестве.
414
Тема заначки, спрятанной на Багамах, также всплывает в четвертом сезоне «Отчаянных домохозяек» (Карлос Солис должен вернуть свои 10 миллионов долларов, в результате чего сталкивается с немалыми трудностями в общении с женой); впрочем, этот сериал довольно поверхностный и не стремится выставлять социальное неравенство в тревожном свете, разумеется за исключением тех случаев, когда появляются мрачные экологические террористы, угрожающие устоявшемуся порядку, или умственно отсталые меньшинства, склонные к плетению заговоров.
Это масштабное изменение коллективных представлений о неравенстве отчасти обоснованно, однако в его основе лежит целый ряд недоразумений. Прежде всего, очевидно, что диплом сегодня играет более важную роль, чем в XVIII веке. В мире, где у всех есть диплом и квалификация, не очень рекомендуется обходиться без них: каждый заинтересован в том, чтобы предпринять минимум усилий и получить какую-нибудь квалификацию; это касается и тех, кто наследует существенный недвижимый или финансовый капитал, тем более что, по мнению наследников, наследство им зачастую достается слишком поздно. Но это вовсе не означает, что общество стало более меритократическим. Так, это не означает, что доля национального дохода, приходящаяся на труд, действительно выросла (как мы видели, она практически не изменилась). И уж тем более это не означает, что каждый имеет доступ к равным возможностям для того, чтобы достичь различного уровня квалификации: в значительной степени неравенство в образовании просто переместилось
415
К этому вопросу мы вернемся в тринадцатой главе.
Главное же недоразумение, на мой взгляд, заключается в следующем. С одной стороны, конец наследства так и не наступил: изменилось распределение капитала, а это не одно и то же. Во Франции в начале XXI века количество очень крупных наследств — наследств стоимостью 30 миллионов евро или даже 5-10 миллионов евро — меньше, чем в XIX веке. Однако, если учесть тот факт, что общий объем наследств приблизительно вернулся к изначальному уровню, это означает, что стало намного больше средних состояний, например стоимостью 200 тысяч, 500 тысяч, один или два миллиона евро. Таких наследств совершенно недостаточно, чтобы отказаться вообще от всякой профессиональной деятельности и решить жить за счет ренты, однако они представляют собой значительные суммы, особенно по сравнению с тем, что зарабатывает значительная часть населения в течение своей трудовой жизни. Иными словами, мы перешли от общества с небольшим количеством крупных рантье к обществу с намного большим количеством менее крупных рантье — к своего рода обществу мелких рантье.
Показатель, который, на мой взгляд, лучше всего отражает эту эволюцию, изображен на графике 11.11. Речь идет о проценте людей в рамках каждого поколения, получающих в наследство или в виде дарения более значительные суммы, чем средства, которые 50 % хуже всего оплачиваемых работников зарабатывают в качестве трудовых доходов в течение жизни.
Эта сумма меняется от поколения к поколению: в настоящее время средний размер для нижней половины зарплат составляет примерно 15 тысяч евро в год, т. е. 750 тысяч евро за 50 лет карьеры (включая пенсию). Грубо говоря, столько приносит минимальная зарплата, получаемая в течение всей жизни. Можно констатировать, что в XIX веке около 10 % представителей каждого поколения наследовали суммы, превышавшие эту цифру.
Этот процент упал до 2 % для поколений, родившихся в 1910-1920-е годы, и до 4–5 % для тех, кто родился в 1930-1950-е годы. По нашим расчетам, этот показатель поднялся примерно до 12 % для поколений, родившихся в 1970-1980-е годы, и может достичь или превзойти 15 % для тех, кто родится в 2010-2020-е годы. Иными словами, примерно шестая часть каждого поколения будет получать в наследство больше, чем половина населения зарабатывает своим трудом в течение целой жизни (по большей части это та самая половина, которая не получает никакого наследства) [416] . Конечно, это не будет мешать шестой части получать дипломы, работать и в целом зарабатывать своим трудом больше, чем хуже всего оплачиваемая половина населения. Однако такое неравенство тоже вызывает тревогу, поскольку вот-вот достигнет невиданных в истории масштабов. К тому же его труднее изобразить в литературе и исправить политическими мерами, поскольку речь идет об обычном неравенстве, которое противопоставляет друг другу разные сегменты населения, а не элиту с одной стороны и все остальное общество — с другой.
416
В рамках второго сценария эта пропорция может даже превзойти 25 %. См. график S11.11 (доступен онлайн).
График 11.11
Какая доля населения получает наследство, равное тому, что зарабатывается в течение целой трудовой жизни?
ордината: Часть населения, о которой идет речь.
Примечание. От 12 до 14 % представителей поколений, родившихся в 1970-1980-е годы, получают наследство, равное трудовым доходам, которые 50 % хуже всего оплачиваемых работников зарабатывают в течение всей жизни.
Источники: piketty.pse.ens.fr/capital21с.
Рантье — враг демократии. С другой стороны, ничто не гарантирует, что распределение наследственного капитала не вернется к высокому уровню неравенства, достигнутому в прошлом. Как мы уже отмечали в предыдущей главе, ни одна неумолимая сила не противодействует возвращению крайней имущественной концентрации, имевшей место в Прекрасную эпоху, особенно в том случае, если темпы роста значительно замедлятся, а очищенная от налогов доходность капитала заметно вырастет, например вследствие ожесточенной налоговой конкуренции. Если эволюция действительно пойдет в этом направлении, то, на мой взгляд, это может привести к серьезным политическим потрясениям. Наши демократические общества исходят из меритократических представлений о мире или по крайней мере из меритократических надежд, т. е. из веры в общество, в котором неравенство в большей степени определяется личными достоинствами и трудом, а не наследственностью и рентой. Эта вера и эти надежды играют ключевую роль в современном обществе по одной простой причине: при демократии провозглашаемое равенство прав гражданина вступает в противоречие с вполне реальным неравенством в уровне жизни; чтобы его разрешить, жизненно необходимо сделать так, чтобы социальное неравенство проистекало из рациональных и универсальных принципов, а не из произвольного стечения обстоятельств. Неравенство должно быть справедливым и полезным для всех («Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе», — гласит первая статья Декларации прав человека и гражданина 1789 года), по крайней мере на словах и, насколько это возможно, в реальности. В 1893 году Эмиль Дюркгейм даже прогнозировал, что современные демократические общества не будут долго терпеть существование наследства и в конечном итоге ограничат права собственности сроком жизни человека [417] .
417
По сравнению с социально-экономическими теориями Модильяни, Беккера или Парсонса теория Дюркгейма, сформулированная в его работе «О разделении общественного труда», обладает тем достоинством, что представляет собой политическую теорию конца наследства. Она, как и другие теории, не осуществилась, однако можно предполагать, что войны XX века лишь отодвинули эту проблему в двадцать первое столетие.