Капитальный ремонт
Шрифт:
Немногие дворцы продолжали хранить величавое благородство царского жилища. Таким был царскосельский Александровский дворец, за литыми решетками которого невозможно было угадать ту средней руки обывательскую квартирку, какую устроил себе по своему вкусу Николай Александрович, поступившись для удобных семейных клозетов редчайшим созданием Гваренги - концертным залом. Впрочем, Николай Александрович (которому роспись государственного бюджета отводила на 1913 год, кроме шестнадцати миллионов на содержание двора, еще 4 286 895 рублей "на известное ему императорскому величеству употребление") в личной жизни показывал подданным редчайший пример скромности и бережливости, исписывая карандаши до последнего огрызка, после чего их не бросал, а передавал на забаву августейшему сыну, о чем
Таким был и Зимний дворец, легкие колонны которого потеряли всю свою воздушность, задуманную великим строителем: колонны, как и сам дворец, были хозяйственно выкрашены в темно-красный цвет - совершенно тот цвет, которым красят во всей России стены боен, чтобы кровь, брызгающая на стены, не была заметной (предосторожность оказалась не лишней, что блестяще подтвердилось в одно тихое январское утро).
Таким был и Аничков дворец, где доживала свою сухую старость вдова всероссийского станового пристава Александра Третьего. Дворец этот, избранный для жилья образцовым семьянином, хранил лучшие нравственные традиции дома Романовых: он был некогда построен императрицей Елизаветой для графа Разумовского в благодарность за бессонные ночи, проведенные им на ложе императрицы; за те же заслуги Екатерина Великая через сорок лет пожаловала этот же дворец князю Потемкину...
Фальсификат наполнял столицу до самого пробора. Город чиновников смаковал французские сардины, сфабрикованные из рижской салаки, одевался в английский шевиот лодзинских мануфактур, следил по "Новому времени" за внешней политикой, надевал девственную фату на своих невест. Город держателей акций прикладывался к новоявленным мощам Серафима Саровского, называл Государственную думу парламентом, обучал детей в гимназиях, читал Арцыбашева и Вербицкую и гордился перед Москвой званием столицы империи. Заглаженный бетон новых зданий казался солидным гранитом, а тонкие листки стекол огромных окон в них - зеркальными. Белый ромб университетского значка назывался образованностью, маникюр - культурой. Мостовая Измайловского проспекта вздрагивала от твердого шага проходившей мимо гвардейской роты; бронзовый ангел памятника Славы, забравшись на колонну из пяти рядов турецких пушек, осенял роту лавровым венком, - и армия казалась непобедимой (хотя армия была той же самой, которую десять лет назад разбили японцы), а турецкая кампания - триумфом (хотя Дарданеллы по-прежнему оставались в турецких руках).
Так стоял он у моря, город империи, обманывая, предавая, молясь, вешая, лицемеря и гордясь.
Пароход с трудом расходился в Неве с десятками катеров и буксиров. Флаги трепетали на них гирляндами, играя однообразным сочетанием цветов: белый, синий, красный - синий, белый, красный. У броневой набережной Балтийского завода, образованной низкими громадами достраивающихся здесь линейных кораблей, эти цвета приобретали флотскую ясность символов. Из строгой симметрии флагов расцвечивания, многоцветной гибкой струей лившихся с мачт, четко взлетали вверх синий, белый и красный цвета, вставшие вертикальными полосами, внося этим ясность в происходящее: так расположенные - они назывались французским флагом, а так поднятые на мачтах военных кораблей - они означали приветствие нации.
Столица подхватила эти три цвета и в порыве самозабвенного ликования разнесла их по своим набережным и проспектам. Она обвила трехцветными лентами трамвайные столбы и колонны подъездов, переплела эти цвета в причудливых розетках на белых платьях дам и на отворотах сюртуков и визиток, надетых мужчинами, несмотря на жару. Она перекинула через улицы огромные полотнища, на которых колыхались те же три полосы: белая, синяя и красная красная, белая и синия. Расположенные горизонтально - они назывались российским национальным флагом, вертикально - французским. Составленные из тех же цветов флаги поразительным и живописным образом выражали солидарность народов, вступивших в союз: Российской империи и Французской республики.
Нервный подъем торжеств в конце нарушил то небрежное спокойствие, гордиться которым было так приятно Юрию Ливитину. Высокий напор салютов, гимнов,
Пароход подходил к пристани, и Юрий, забыв свою сдержанность, приличествующую гардемарину, завопил вместе со всеми "ура", бросившись к правому борту. У самого моста, облепленные яликами, шлюпками и моторами, стояли два небольших французских миноносца. Катера речной полиции кружились около, оттесняя кормой лавину шлюпок с той же ловкостью и настойчивостью, с какой жандармы оттесняли от пристаней публику лоснящимися крупами сытых коней. Оркестры вспыхивали на набережной короткими тушами и заглушались криками: "Vive la France, урра!" Изящная белая яхта стояла ниже миноносцев, усыпанная цветами, цилиндрами, флагами и парижскими платьями; это был "Нарцисс", пришедший вместе с эскадрой и привезший крупнейших представителей французской промышленности. Представители русской ждали их в экипажах на набережной; свидание должно было состояться в Городской думе на торжественном обеде.
Дума с утра спрятала свою казенную каланчу в бархат, зелень, флаги, гербы и транспаранты; казалось, от нее пахло духами на весь Невский. Торцы возле нее желто блестели, как паркет. Сильный отряд конной полиции и жандармов расположился внутри Гостиного двора; ротмистр перед строем натягивал белую перчатку; она облегала руку так же плотно, как трико облегало ножки балерин, репетировавших в обеденном зале вечерний балет. Гласные Думы, подпевая роялю и кося взглядом на эти ножки, озабоченно проверяли этикетки шампанского: все восемьсот бутылок его должны были быть лучшей французской марки. Вытесненный столами и цветами в темную канцелярию, член бюджетной комиссии Думы безостановочно подмахивал счета поставщиков: шампанское потянуло шесть тысяч рублей, золотые жетоны гостям - восемь, цветы - три с половиной, а стоимость всего обеда постепенно приближалась к сумме месячного содержания городских приютов и мест общественного призрения.
В двухсветном зале метрдотели лучших ресторанов столицы бросали короткие приказания армии лакеев; на кухне главный смотритель городских скотобоен, статский советник Аптекарев в белом халате самолично усыплял живых волжских стерлядей; его помощники, ветеринарные врачи, устанавливали доброкачественность продуктов. Рецензенты двигались бодрой рысью, на ходу занося в блокнот меню обеда и программу концерта. То и другое было выдержано в духе гостеприимства, но не в ущерб патриотизму: русская уха сменялась пулярдкой по-парижски, ария из "Садко" - дуэтом из "Богемы", кулебяка жареными бекасами, хор гусляров - балетом, поросенок - омаром, "Боже царя храни" - "Марсельезой". Русский размах сочетался с французской грацией, аржаная сила - с галльской дипломатией, неустойчивый кредитный билет - с золотым франком, корона - с фригийской шапочкой. Это был подлинный франко-русский союз.
От Думы до Адмиралтейства Невский проспект был заполнен толпой, ожидавшей проезда президента. Магазины торговали нарасхват открытками с видами Парижа, портретами французских деятелей, трехцветными розетками, жетонами. Фирма Абрикосова С-ья перешибла конкурентов, ухитрившись выпустить карамель "Тромблон" и шоколад "Стилет" с фотографиями этих миноносцев у Николаевского моста. Трамваи не ходили, как в первый день пасхи.
Сильные отряды конной полиции и жандармов стояли в боковых улицах: дворники, не дожидаясь окрика, поспешно заметали в совки сделанное жандармскими лошадьми на мостовую. Боковые улицы были пусты, к Невскому не пропускали уже с девяти утра.