Капитальный ремонт
Шрифт:
– Вы все шутите, - сказал Морозов уныло, - а мне на душе так паршиво. Черт знает, какая подлость!.. Я выйду в отставку!
– Для начала отслужите за училище, вам, кажется, еще три года осталось?
– усмехнулся лейтенант.
– А потом - советую в сельские учителя. Схема ясная: "от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих..."
– Прощайте, - сказал Морозов, решительно вставая, красный и злой.
– Сядьте и сохраняйте спокойствие, - усадил его силой лейтенант. Никуда вы сейчас не пойдете. Вы находитесь в состоянии аффекта, в котором человек очень
Юрий положил на стол приговор.
– А знаешь, Николай, - сказал он, доставая портсигар, - действительно что-то неладно. Уж очень жестокий приговор, мне тоже как-то не по себе.
– Вот еще подрастающий борец за правду!
– кивнул на него Морозову лейтенант.
– Оба вы - слепые щенки, и черта ли я с вами вообще вожусь? Но один - мой брат, а другой - друг. Поэтому слушайте и мотайте на ус.
Юрий присел на край койки.
– Прежде всего, во избежание недоразумений, поставим точки над "i": Шиянов - трус, Греве - бездушный карьерист (по терминологии того же Станюковича), и оба, естественно, подлецы. Но дело вовсе не в их подлости... Как, по-вашему, командир - тоже подлец?
– Н-нет, - сказал Морозов неопределенно, - почему же? Ему Шиянов так все рассказал...
– По вашей логике - он тоже подлец: он должен был выйти к команде, а он не вышел.
– Правда, - сказал Юрий.
– Очень приятно. А адмирал?
Морозов махнул рукой.
– Этот кочегаров и в глаза не видел! Ему дали дознание, сфабрикованное Веткиным и Гудковым по рецептам Шиянова. Из-за этого дознания меня на суд не вызвали, так ловко повернул дело Веткин...
– Зачислим в подлецы Веткина и Гудкова, а также все-таки и его превосходительство. Оно же могло проникнуть в суть дела?
– Могло, - опять согласился Юрий.
– Брат более последовательный либерал, чем вы, Петруччио! Итак, кто же не подлец? Один мичман Морозов? Неверно. Он умолчал и не поднял вовремя шума.
– Вот в этом-то и дело, - вздохнул Морозов в отчаянии.
– Прошу принять в вашу компанию подлецов и меня, - сказал Ливитин с поклоном, - я знал эту историю и мог попросить катер. Мое выступление на суде было бы эффектным. А я этого не сделал, ergo* - я подлец.
______________
* Следовательно (лат.).
– Правда, - сказал Юрий, фыркнув.
Лейтенант еще раз поклонился.
– Мерси! Итак, получается, что подлецы - все офицеры, а кроткие их жертвы - матросы. Но что из сего проистекает? Предположим, что все офицеры не были бы подлецами, - то есть лейтенант Греве выслушал бы претензию, кавторанг Шиянов снял бы наложенное им взыскание, мичман Морозов сохранил бы невинность, командир благословил бы сию кроткость агнцев, а адмирал пригласил бы всех устроителей этой мирной справедливости на парадный завтрак... Какая счастливая Аркадия!
Лейтенант даже вздохнул.
– И дошла бы сия Аркадия до морского министра. И написал бы морской министр на розовой бумаге поздравительное письмо участникам торжества: в ознаменование, мол, умиротворения на флотах и полного согласия между офицерами и матросами отдаю, мол, под суд за бездействие власти адмирала, командира, старшего офицера, лейтенанта Греве, правившего вахтой, и мичмана Морозова как ротного командира... И вот подняли бы опять гюйс - и повезли бы миноносцы в Кронштадт перечисленных лиц. А вместе с ними - прислушайтесь, Петруччио!
– повезли бы опять-таки и кочегаров, кои выразили претензию, стоя во фронте в числе более восьми человек...
– Значит, все дело в этой мертвой цифре: "восемь"?
– сказал Морозов раздраженно.
– А если бы их было семь?
– Тогда вообще ничего бы не было, - рассмеялся Ливитин.
– Бунта бы не было! Бунт бывает - обратите ваше внимание - лишь при числе бунтующих более восьми человек!
– Что за чепуха?
– обиделся Юрий.
– Не чепуха, а законы Российской империи, - строго сказал лейтенант и усмехнулся.
– Вы желаете существовать, мичман Морозов? Желаете, надеюсь. Так будьте любезны хранить законы и поддерживать их чистоту. Ибо государство, из коего вынут хоть один закон, немедленно обратится в груду анархических развалин... Вот в чем сила мистической цифры "восемь"!
– Вы говорите, что вы не революционер, - сказал Морозов спокойно. Хмель сошел с него вместе с волнением: одно, очевидно, питало другое.
– А по-моему, о вас надо сообщить в жандармское управление... Если я вас понял правильно, вы предлагаете изменить систему законов Российской империи?
Лейтенант Ливитин осторожно стряхнул пепел и кивнул головой.
– Вы необычайно проницательны, Петр Ильич, это совершенно моя мысль.
– Значит - надо делать революцию?
– Тем, кого беспокоят эти законы, - да...
– А вам?
– Меня они не беспокоят. И вас, смею заверить, не беспокоят. И его, лейтенант кивнул на Юрия, - и его не будут беспокоить... Они беспокоят тех, кого они давят.
– То есть матросов?
– Не только матросов, - сказал Ливитин, удобно вытягивая ноги, примерно семь или восемь десятых населения нашей цветущей страны...
Морозов даже оглянулся на дверь.
– Тогда революция неминуемо должна быть?
– Всенепременно и обязательно, - охотно подтвердил лейтенант.
Юрий, уже давно хмурившийся, наконец взорвался:
– Если продолжать твою логику, выходит, что надо самому стать революционером, иначе эта неминуемая революция тебя раздавит!
– А это - как на чей вкус, - улыбнулся лейтенант.
– Меня лично эта профессия не шибко восхищает: хлопотно и пахнет каторгой... И кроме того, ничего не может быть гаже фигурки российского революционного интеллигента: брошюрки, сходки, хождение в народ и горящие глаза, благородные речи о страдающем меньшом брате, - словом, революция на полный ход до первого классного чина в департаменте или первого гонорара за полезную адвокатскую деятельность. И тогда - просвещенный либерализм и лицемерные воздыхания... Петруччио, не сердитесь: не вы один, подавленный мировой несправедливостью, трагически хватались за пистолет. Только потом все эти прекраснодушные самоубийцы благополучно примиряются с мировой несправедливостью, получив казенное место и приличное жалованье... Слякоть!