Капитан Быстрова
Шрифт:
Облака, всю ночь густо толпившиеся у горизонта, сейчас таяли и исчезали. Их клочья рдели на востоке золотым шитьем.
Заря разгоралась ярче и вскоре стала полыхать ослепительными красными огнями. Весь чердак засиял янтарем. Хлысты березового настила, уложенного по стропилам вдоль ската крыши, заиграли теплыми, прозрачными, коричнево-рубиновыми тонами, пробивающиеся между ними соломинки горели, как сусальное золото.
Сбоку от Наташиного ложа высилась груда пустых бутылок и пузырьков. Тут же рядом лежали два старых
В тамбуре слухового окна большой паук-крестовик плел сверкающую под лучами восходящего солнца паутину. Повыше, размером с хорошее яблоко, висело осиное гнездо, матово-серое, похожее на клубок суровых ниток. Две-три осы, сидя у летка-лазейки, грелись на солнце и чистили крылья и подвижные, вечно качающиеся усики.
Наташа улеглась за печным боровом, постелив под себя край тонкого стеганого одеяла, сшитого из цветных треугольников ситца, и с наслаждением потянулась, глядя на клочок яркого неба в оконце. По краю борова скользнул луч солнца. Вытянутый мечом, он уперся светлым пятном в кирпичи, которые, вспыхнув пурпурно-малиновым светом, разбросали по всему чердаку теплые отблески медового цвета.
Глядя на игру разноцветных горячих оттенков и безразлично воспринимая их, Наташа задумалась о своем ближайшем будущем. Она решила во что бы то ни стало вернуться в часть и снова бить врага…
«Если не выйдет дело с Дядей, что тогда? Тогда… до Неглинного семнадцать километров, от него до Пчельни пять, всего двадцать два…»
Вскоре Наташа заснула. Но ее сон был тревожен и чуток.
39
Арина, жена Козьмы Потаповича, и дочь Маша по дороге домой узнали от односельчан про ночные события. Все сводилось к одному: Дядины люди совершили налет на Воробьеве и убили двух немецких солдат.
Сейчас жена и дочь стояли перед Козьмой Потаповичем, подавленные и притихшие. Лицо Арины, бледное и вытянутое, с неподвижным взглядом бесцветных печальных глаз, носило следы мучительного волнения. Маша держалась крепче. Ее широко открытые, слегка навыкате светло-карие глаза, поблескивая лукавым огоньком, сосредоточенно глядели на отца. Пухлые губы чуть кривились, не то в грустной усмешке, не то от усталости и бессонной ночи. На открытом лбу залегла настороженная морщинка.
Между Ариной и Козьмой Потаповичем вот-вот готова была завязаться ожесточенная, но тихая, на полушепоте перебранка.
— Погубишь ты нас, ирод окаянный! — причитала Арина, сложив сухие руки над животом. — Опостылели мне дела твои!.. — Она догадывалась, что убитые немцы — дело рук ее мужа. — Фронт далеко еще, а ты, ирод, не угомонишься никак и свои фронты здесь открываешь на погибель нашу…
— Брось, старуха, не жужжи шмелем, — мрачно и одновременно ласково проговорил
— Кому еще? Господи, что за напасть?! — всплеснула руками Арина и беспомощно опустилась на табуретку. — Чего еще прикажешь с ним делать?
— Я тебя не заставлю с ним дела вести и решать всякие оперативные и актуальные вопросы. Тебе спецнагрузка по хозяйственной линии. Материальное обеспечение… Проблема не из чрезвычайных…
Такие мудреные слова всегда пугали Арину и делали ее сговорчивой.
— Ты, как хозяйка, накорми, собери в дорогу что бог послал. Большего с тебя никто не спрашивает. А человек тот у нас. Понятно?..
Арина боязливо оглянулась по сторонам, желая увидеть постороннего и опасного для их семьи человека, которого надо покормить и собрать в дорогу. Но в избе никого не было.
— Где же он? — спросила она.
— На чердаке спит!
— А кто такой?
— Такая вот, как Маша.
— Стало быть, баба?
— Да, вашего пола…
— Уродил тебя бог, непоседу, — смягчилась Арина и принялась хозяйничать. Ей стало легче: женщина, по ее мнению, заключала в себе меньшую опасность.
Прибираясь, она долго ворчала и наконец собрала завтрак. Самовар, заранее поставленный Козьмой Потаповичем, кипел возле печи.
— Хочешь жизни другой, — между делом разъяснял он жене, — стало быть, помогай Советской власти, борись за нее…
— Гляди, чего поет?! — возмутилась Арина. — Ты бы и помогал, когда время было подходящее! Сколько тебя совестили и уговаривали! Райком и тот с тобой цацкался. Урезонивал, дурость твою и необразованность тебе же как на ладони показывал. Почему в колхоз не пошел?!
— Не кори! — перебил староста. — Ошибся, за то и крест принял на себя…
— Не ошибись и сейчас! Люди под старость умом не богатеют, если смолоду его не набрали…
— Ну, довольно, довольно, — умиротворяюще проговорил старик.
— Звать-то как ее? Кто она такая? — спросила Маша.
— Говорила, да я позабыл. Разве в этом дело? — ответил Козьма Потапович, начиная резать хлеб.
Женщины успокоились.
За завтраком беседовали тихо и мирно. Больше всех разговаривал Козьма Потапович, в это утро особенно настроенный «на политический лад».
О Наташе он рассказал коротко:
— Переправить следует к партизанам. Машкину юбку, кофту и жакет ей вчерась с Васькой отослал…
— С ней бы пойти, — мечтательно проговорила Маша. — Избавиться от всего. На волю вырваться!
Арина поперхнулась чаем:
— Ты что, очумела?
— Тебе, доченька, нельзя, — ласково и наставительно сказал Козьма Потапович. — Нужнее, чтоб я старостой был. И без тебя партизаны обойдутся. Ты себе шей им, как до сей поры шила. Хватит и того. Староста должен жить при полной семье. К тому же у тебя и духу не хватит…