Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
Под ногами поскрипывал гравий. Капитан шел, не задумываясь над тем, куда ведет дорожка.
Дорожка кончилась у калитки. Кирибеев толкнул калитку ногой — перед ним открылось широкое шоссе, покрытое белой пылью.
Капитан пересек его и направился прочь от города, к рыжим холмам, над которыми вился беркут. Не успел Кирибеев сделать и двух шагов, как из–за поворота выскочила легковая машина. Поравнявшись с капитаном, шофер спросил:
— В Ялту не нужно?
— В Ялту?..
Кирибеев, не задумываясь, зачем он это делает, сел в машину и громко, как у себя на корабле, скомандовал:
— Полный вперед!
— Вот это разговор! — откликнулся шофер.
Машина неслась на полной скорости, и Кирибеев не заметил, как проскочили Золотую балку и селенье Байдары, впереди открылись прибрежные Крымские горы. Шофер беззаботно насвистывал «Танголиту», хотя дорога была похожа на винтовую лестницу. Перед глазами капитана, как на киноленте, мелькали море, скалы и глубокие пропасти. Его швыряло от борта к борту. Когда наконец прибыли в Мисхор, Кирибеев почувствовал такую усталость, что решил дальше не ехать. Он вышел из машины, расплатился и пошел по дороге.
Было очень тепло. Море плескалось почти у самой дороги. Широкая аллея кипарисов, кусты распускавшегося жасмина и сирени тянулись от самой Алупки.
Кирибееву захотелось на берег. Он спустился к морю и недалеко от разбитого причала и «Русалки» сел на камни. Расшнуровав ботинки и сняв китель, капитан решил перед купаньем выкурить трубочку. Солнце грело по–весеннему жарко. Тянул едва ощутимый бриз. Воздух был напоен запахами цветов и солено–йодистым дыханием моря.
На берегу, у самой воды, высоко поднимая клешни, словно боясь замочить их, осторожно полз краб. Кирибеев поднял камень и швырнул в него. Краб прижался к камням. Кирибеев потерял его из виду. В сущности, краб мало интересовал капитала, но из какого–то мальчишеского упрямства он стал пристально осматривать каждый камешек. Вскоре он снова увидел краба, замахнулся и хотел бросить камень, но в это время услышал за своей спиной шаги. Ему стало стыдно, он опустил руку, разжал пальцы, быстро сунул в рот трубку, запалил ее и, только сделав несколько затяжек, оглянулся и покраснел еще больше.
К берегу подошла молодая женщина. Набежавшей волной ей слегка залило ноги. Но женщина не двинулась с места; казалось, она не замечала ничего. Голова ее была опущена, взгляд рассеян.
Посасывая трубку, Кирибеев исподлобья смотрел на женщину. Она стояла к нему спиной. Ее тонкие плечи то поднимались, то опускались.
Солнце грело сильнее. Кирибееву стало жарко. Мягкие всплески волн притягивали, и ему вдруг нестерпимо захотелось искупаться, но женщина не уходила. Он встал, решив искупаться в другом месте.
Не успел он сделать и двух шагов, как услышал за собой сдержанный плач.
Женщина, закрыв лицо руками, шла к камню, у которого он только что сидел.
Кирибеев не любил плачущих женщин, терялся перед ними, не знал, что делать. Но эта женщина почему–то тронула его. Может быть, потому, что кругом все было так хорошо, все сияло: и небо, и солнце, и море, и заплакать можно было лишь от большого горя или тяжелой обиды. Кирибеев подошел к ней. Женщина отняла руки от лица и зло посмотрела на него.
— Что вы стоите тут? Что вам надо?
Кирибеев хотел что–то сказать, но вместо слов выдавил из себя кашель.
— Господи! — воскликнула она.
— Мне ничего от вас не нужно, — прохрипел наконец Кирибеев. — Но… я… мне казалось, что я мог бы проучить того, кто вас обидел.
Она оглядела капитана с головы до ног, отвернулась и медленно пошла к дороге.
Маленькими ножками она ступала но камням так осторожно, словно боялась причинить им боль.
Кирибеев постоял немного, потом решительно пошел за ней.
Он догнал ее у кипарисовой аллеи. Заметив капитана, женщина остановилась.
— Ну что вам нужно? Оставьте меня!
— Мне ничего от вас не нужно, — сказал Кирибеев. — Но, может быть, я могу помочь вам?
— Кто вы такой?
Кирибеев назвал себя.
— Капитан! — воскликнула она и внимательно посмотрела на Кирибеева. — Капитан! — повторила она. Глаза ее неожиданно заблестели.
Эта перемела в настроении удивила и вместе с тем обрадовала Кирибеева. Он неожиданно для себя заговорил о «Сучане», о Дальнем Востоке, о море.
Обычно в разговорах с женщинами, если капитан перед этим не успевал хватить чего–нибудь крепенького, язык его с трудом повиновался мыслям — он торчал во рту, словно якорь–цепь в клюзе. Но в этот момент Кирибеева осенил дар красноречия, и он говорил увлекательно и интересно.
За разговором они незаметно добрались до Алупки и зашли в ресторан.
— Вы возьмете меня на пароход? — спросила она полусерьезно–полушутя, когда они сели за стол.
— Вас?
— Да, меня!.. Что вы так смотрите? Думаете, я слабая?
— Нет, не возьму, — сказал он строго, — вы очень капризная, а море не любит капризных.
— А если я не буду капризничать?
— Тогда…
— Ой, возьмете?!
— Выпьем, — сказал Кирибеев.
Она замахала руками:
— Нет, нет! Что вы! Я не пью!
— А за море? — спросил Кирибеев, подавая ей бокал.
— За море? Хорошо, только капельку. — И, подняв бокал, опустошила его с отчаянной смелостью.
Кирибеев налил еще.
— А разве это нужно? — сказала она, принимая из его рук бокал.
Кирибеев кивнул. Они опять выпили…
Вино немного опьянило капитана. Уставившись мутным взглядом в сторону моря, Кирибеев думал о своем. Зачем только он увязался за этой плаксой?.. Ему захотелось расплатиться, встать и уйти. Но женщина тоже слегка опьянела и стала рассказывать о себе.
Сначала она говорила робко и сбивчиво, но, заметив, что капитан слушает ее внимательно, поборола смущение.
Он узнал, что ее зовут Ларисой, что она в недавнем прошлом была драматической актрисой тульского театра, а здесь работает в санатории «Гаспра» бактериологом. Она ни за что не бросила бы театр и не поехала сюда, если бы не болезнь отца. Отец ее был когда–то крупным путейским инженером. Матери она не помнит, но знает, что, когда она умирала, отец поклялся никогда не жениться. Он с горя опустился и заболел туберкулезом. Болезнь обнаружилась слишком поздно. Она все распродала и по совету врача перевезла отца в Крым.