Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
Уязвленный этой репликой, юноша молчал. Его выразительные цыганские глаза блуждали, губы легонько подергивались, он как бы искал такие слова, которые показали бы старику настоящую, молодую, новую правду — правду времени. Но слова такие, как видно, не находились. Окружающие рассмеялись.
— Ну шо, Семен, — спросил юношу кто–то из рыбаков, — дал тебе дядя Андрий прикурить, а?
Семен вскинул голову.
— Так уже и дал!.. Горелой спичкой!
Раздался общий смех.
— А шо? — спросил Семен, не понимая еще, в чью пользу этот смех. — А шо? — повторил он, заметно освобождаясь от смущения. — Вон капитан Белов говорит: нечего нам милости ждать, за рибу бороться надо… Рыбак не на берегу, а в море. Да! А мы сидим, на шо–то надеемся!.. Тот же Белов говорит, шо с некоторыми привычками кончать надо… А шо? Погоди, дядя Андрий, тебя не перебивали!.. Я, конечно, молодой, но шо с того? Нечего нам сидеть на берегу да лясы точить! Почему не ведете нас в море? Рибы нет — чистить море надо!..
— Ишь ты! — перебил его дядя Андрий. — Из–под стоячего подошву режет! Чего замолол? «Капитан Белов… Чистить море!..» Его же очистили, море–то, один бичок остался, а скоро и того не станет. А риба будет, не бойсь, не пропустим! А ты поди к матери, пускай молоко на губах вытрет тебе.
После этих слов рыбаки так и повалились от смеха. Мне стало жаль Семена: он был симпатичен не только своей очень яркой красотой, но главным образом убежденностью, что хотя сейчас на море дела и плохи, но они должны поправиться, что вот есть еще наука, которая не все испробовала, но она обязательно что–то сделает, может быть, применит телевизор для поиска рыбных косяков или еще что–нибудь очень эффективное. Ведь есть люди вроде капитана Белова, которые непременно добьются своего. Мне очень хотелось поддержать Семена, но, увы, я знал это море лишь по литературе. Старики могли и мне «дать прикурить», тем более в словах того, кого звали «дядя Андрий», было немало горькой правды. Но не в дяде Андрии дело. И не в Семене. Спор у них был не между собой… Не остановись я около них передохнуть, может быть, они и не повели бы этот разговор. Они наверняка от Данилыча узнали, «шо за жилец у Тримунтана». То, о чем рассуждали рыбаки, было для меня не ново: ведь о том же самом говорил мне и капитан Белов. Тем не менее все это встревожило до боли в сердце.
Хозяйка так мне обрадовалась, словно я принес ей вместо воды два ведра чистого золота; она прямо расцвела, когда услышала, как я стукнул ведерными дужками. Отдаривая меня благодарностью, она говорила так ласково, будто каждое слово в бархат заворачивала. Но настроение у нее быстро менялось. Когда я спросил, где Данилыч, она махнула рукой: «А пес его знает!» И на второй мой вопрос, где находится горком партии и как зовут Маркушенко, хозяйка ответила: «А кто его знает!..» Но вскоре то ли сжалилась надо мной, то ли вспомнила, что я только что оказал ей услугу, смягчилась.
— Пойдете, — сказала она, — на улицу Мира. Там стоит автобус. Вы сядете не на той, шо в курорт идеть, а на той, шо в город. Спросите девочку, шо билеты даеть, она скажет, где сходить.
Действительно, на углу улицы Мира, вскоре после того как я туда пришел, остановился автобус, «той, шо не в курорт, а в город» шел. Я сел в него, и «девочка, шо билеты даеть», сказала мне, где ближайшая к горкому остановка.
17
Ветрянск до Октябрьской революции — одноэтажный, грязный, заштатный городишко с необычайной дешевизной продуктов и начавшим входить в моду грязевым курортом. Но интересы хозяев города сосредоточивались вокруг мукомольного, маслобойного и рыбного дел. На поприще этих промыслов вырастали свои герои и неудачники: были подъемы и спады, радости и трагедии. На первом месте стояли мукомольные и маслобойные «операции». Обороты по ним были не копеечные. Об этом свидетельствуют оставшиеся с тех времен прочные, богатые каменные дома фасонной кладки и обширные при них сады и виноградники.
В одном из таких старинных домов, поставленном его хозяином на высокий цоколь (чтобы прохожие не заглядывали в окна), помещался Ветрянский горком партии.
Я не сразу нашел его: дом был скрыт акациями. Из–за них–то и не видно было ни номера, ни вывесочки. Только по цепочке деловито сновавших через калитку людей я догадался, что тут, по–видимому, и находится Ветрянский горком партии.
Я люблю специфическую атмосферу, которая царит в городских и районных партийных комитетах. Какая–то особая, энергичная деловитость охватывает вас в этих, так сказать, полковых штабах великой армии коммунистов. Тут и хриплые разговоры по телефону, табачный дым, и запах кислой овчины и смазных сапог, железа и извести, и та кипучая напряженность, которая бывает на передовой. Напряженность, то приобретающая степень крайнего накала в остром разговоре, то разряжающаяся веселым смехом или добродушной шуткой. Попадая на периферию, в маленькие городки, я всякий раз думаю о том, как жаль, что бывшие тьмутаракани, крыжополи, рузы, ветрянски, ейски одеты в старомодные каменные или деревянные салопы, которые они много лет донашивают и все никак не могут сменить на новые. Когда попадаешь в такой городок, то с первого взгляда пугаешься его мещанского вида. А познакомишься поближе — и видишь, что в старых, приземистых домах, в околоненных особняках русского ампира или в домах–лабазах бьет ключом новая, советская, богатая самоотверженной энергией жизнь.
Конечно, ей тесно в этих рамках, и очень жаль, что преимущественно индустриальные предприятия одевают города в новые одежды. Это сожаление частично относится и к Ветрянску. Ему давно бы надо скинуть старые лохмотья. К счастью, он уже переворачивает новые страницы своей истории — на западной окраине выросли поселки, состоящие из веселых коттеджей, окруженных виноградниками. Жизнь Ветрянска начинает приобретать живой характер моря, которое плещется у порога этого маленького очаровательного города.
…Дом, в котором размещался горком партии, снаружи казался небольшим — всего шесть окон по фасаду. Но когда я вошел во двор, — с улицы не было входа, — открылся солидный домина, построенный глаголем. По всей длине дворовой части под общей с домом крышей тянулась терраса. Она была полна людей. Телефоны на столах технических секретарей трещали без умолку. На старом, обитом черной клеенкой диване сидели люди. В ожидании вызова они курили, как перед посадкой в самолет, жадно и торопливо. Над ними плавали серые с прозеленью облака дыма. Это были парторги и директора местных городских предприятий, вызванные к второму секретарю на совещание. Они то слегка переругивались, то сдержанно пересмеивались, то жаловались на отсутствие дефицитных материалов, завышенные планы и на малые ставки…
Я пришел удачно: Маркушенко только что вернулся с «Азовстроя» — будущего ветрянского промышленного гиганта, с которым у города связано столько надежд. С пуском «Азовстроя» должны появиться водопровод, канализация, новая баня, гостиница и, главное, новые дома. Новые дома!
Вот тогда и Ветрянск быстро начнет сбрасывать с себя ветхие одежды.
Перед самым моим приходом к Маркушенко уже «прорвался» один «громодянин». Миловидная, с голубыми глазами «курнэсенькая» девушка на мой вопрос, кто у секретаря горкома, ответила:
— Та один местный… Пришел в горком еще до света. Шумить, як жир на сковородке! Он нам уже известный, ходить до товарища Маркушенки почти каждую неделю. А вы садитесь, он скоро выйдеть.
Действительно, ждать долго не пришлось: за дверью кабинета послышались громкие голоса, и не успел я присесть на стул, предложенный мне девушкой, как на меня из открывшейся двери попятился, выпрыгивая на костылях… Данилыч!
— Товарищ секретарь! Товарищ секретарь! — поспешно и страстно говорил он. — Без вашей директивы энтот чертов Скиба моторку не даеть… Он же на каждую букашку требуеть бумажку! А этот ученый хлопец хороший, но робкий.
Маркушенко, очень молодой брюнет с тонким лицом, не скрывая некоторого раздражения, говорил:
— Добре, добре, будет директива! И моторка будет для вашего ученого… Кто еще ко мне?
«Курнэсенькая» секретарша указала на меня.
Вот тут Данилыч и обернулся в мою сторону. Рот его широко открылся, глаза округлились.
18
Когда я открывал калитку, то ждал, что Боцман встретит меня лаем. Но пес был хитер и умен: он знал, когда надо лаять, а когда выгоднее промолчать. Увидев меня, он вскинул уши, но лаять не стал, а сладко–сладко зевнул, подвизгнув при этом, и завилял хвостом: вот что значит кусочек сахару, сунутый ему утром! И теперь у меня в кармане лежал такой же кусочек, оставленный от завтрака в городском ресторане «Волна», куда я зашел после разговора с секретарем горкома партии Маркушенко. Я подошел к псу и положил сахар на землю. Боцман посмотрел на меня, облизнулся и сделал вид, что никакого сахара перед ним нет. Мокрый шершавый нос его дергался от невероятного нетерпения, изо рта била слюна, он непрерывно глотал ее и глазами умолял меня не томить дольше.