Капитан Перережь-Горло
Шрифт:
– Да.
– Значит, солдаты не будут искать вас в «Парке», но через пять минут они устроят обыск здесь. Нужно сразу же спуститься в потайной погреб.
– Но…
– Слушайте меня! – властно прервал его Пьер.
На момент Алан задумался о происхождении контрабандиста, который, несмотря на свою внешность, говорил как образованный человек.
– Я прекрасно знаю, что вы собираетесь делать завтра, если у вас хватит сил. А сил у вас должно хватить! У вас закатываются глаза – вы в состоянии меня слушать?
– Да! Черт бы побрал Бони!
– Утром вы возьмете
Анжель, до сих пор молча смотревшая на Алана, впервые заговорила:
– Я передам сообщение его жене.
– Дура! – кратко заметил ее супруг.
– Я передам сообщение его жене, – повторила Анжель, – и тебе не удастся меня остановить. Меня здесь хорошо знают и не заподозрят, встретив на дороге. И мне известен тайный проход в стене, – она усмехнулась, – через который знатные гости императора проводят в дом своих подружек из оперы и балета, так чтобы часовые их не заметили. Я смогу передать сообщение!
Пьер, положив волосатые руки на колени, кивнул в сторону окна.
– Что бы ты ни делала, – проворчал он, – этот молодой человек сразу же отправится в погреб. Если ты прислушаешься, то услышишь, как по дороге приближаются солдаты, которые его ищут.
Ночью, в сыром погребе, где шум моря отзывался глухим гулом, Алан долго не мог заснуть. Его тревожили мрачные видения, вызванные болью и начавшимся жаром.
В погребе Алан был в безопасности, даже когда солдатские сапоги и мушкетные приклады загрохотали над его головой. Он лежал в темноте, завернувшись в плотный и теплый халат Пьера. Его часы настолько промокли, что он поначалу опасался, не проникли ли в механизм грязь и песок. Однако они продолжали тикать и около двух часов ночи, когда Алан ощутил на лице свет фонаря и увидел Анжель. Ее каштановые волосы были влажными, мокрое платье прилипло к телу.
– Я была там. Все в порядке.
– Вы видели ее?
– Все в порядке, – повторила Анжель, опустившись на колени рядом с Аланом и положив руку на его лоб. – Ей пришлось многое пережить, и они уложили ее спать. Но я говорила с английской дамой…
– С английской дамой? Вы имеете в виду миссис Хоуп-велл?
– Я была убеждена, что она англичанка, иначе я бы не доверилась ей. Конечно, я плохо ее понимала. Но по глазам всегда можно определить, понимают ли тебя, и я видела, что она все понимает. У них был наемный экипаж, но они отослали его, так как считали, что он им больше не понадобится. Не важно, у нас есть свой экипаж. Правда, мы им давно не пользовались – зачем он нам здесь! Но утром, когда минует опасность, в нем привезут вашу жену в «Спящую кошку».
– Не знаю, как вас благодарить…
– Пустяки! Поцелуйте меня, хотя я уже не первой молодости, и спите, пока я вас не позову. Хорошо, что вы пощадили побежденного врага! А теперь спите!
Алан провалился в темноту, в то время как в его голове, созвучно шуму прибоя, звенели слова: «Капитан Перережь-Горло». Он не открывал глаз, покуда вновь не почувствовал свет фонаря и Анжель не притронулась к его плечу.
– Семь часов, – шепнула она. – Прекрасное утро! Завтрак ждет, вода согрета, если хотите помыться. Одежду полностью почистить не удалось, но как-нибудь сойдет. Вам предстоит трудное дело, так что спешите!
Таким образом, свежим и бодрящим утром Алан снова отправился в путь на медлительном, но надежном вороном коне по кличке Гладиатор.
Все это время, даже находясь в полуобморочном состоянии, Алан понимал, что был не прав в своей трактовке событий на Поле воздушных шаров, не прав относительно убийства последнего часового и чересчур многословной записки, оставленной у трупа по приказу капитана Перережь-Горло.
В мотивах поведения Жозефа Фуше ему еще предстояло разобраться.
Самым странным в его трехмильной поездке из Пон-де-Брика к центру Булонского лагеря было то, что ни единая душа не потребовала у него документов и даже не остановила его.
В жилетном кармане Алана вместе с торчащим под курткой заряженным пистолетом лежал пропуск, подписанный генералом Савари. Карту, взятую назад у Мерсье, он уничтожил, предварительно постаравшись запомнить ее как можно лучше.
Алан проехал мимо «Парка статуй», где двое новых часовых едва взглянули на него. Чуть позже он миновал замок Пон-де-Брик, серое здание, очень похожее на «Парк статуй». Во дворе стояла красивая женщина с золотистой кожей и голубыми глазами, озорно сверкающими под тяжелыми веками, носившая длинное платье из белого батиста и весело смеющаяся в окружении группы хихикающих девиц. Несомненно, это была сама императрица.
Вся местность кишела часовыми-гвардейцами. Но даже когда Алан занял позицию на холме в двухстах ярдах от плац-парада, где перед ним расстилался лагерь, а вдали под коричневой линией утесов поблескивали воды Ла-Манша, никто не остановил его.
Очевидно, главная опасность поджидала его впереди.
Усиливающаяся жара и проклятый бриз, дующий в сторону моря и могущий задержать фрегат «Медуза», казались ему плохими признаками.
Алан не хотел слишком приближаться к плац-параду. Он мог, закрыв глаза, представить себе карту лагеря – целого города, построенного на холмах над Ла-Маншем и разделенного на улицы, названия которых были написаны на стенах маленьких домиков с соломенными крышами.
Слева от Алана, сидящего верхом на Гладиаторе, вилась улица Объединения, ведущая к открытому пространству перед павильоном императора. Алан мог видеть этот павильон на расстоянии примерно четверти мили. С одной стороны от него стоял огромный флагшток для сигналов кораблям, с другой находилась батарея чудовищных мортир – «малышек», как их называли артиллеристы, – точная копия которой располагалась в Амблетезе. Согласно информации британской агентуры, эти страшные орудия могли посылать снаряды почти на пять миль в море.