Капитан Пересмешника

Вольная Мира

— Симон? — донесся голос мамы из дальнего конца дома, из мастерской. — Ты опять куда-то засунул мои ножницы. Принеси, пожалуйста, не могу отвлекаться, платье расползется.

— Иди сюда! — отец развернулся вместе со мной, продолжая сжимать в руках.

— Я же сказа…

— А я сказал, иди сюда немедленно, женщина! — чуть отстранившись, хрипло прокричал он, втаскивая меня глубже в дом, рассматривая, гладя по голове, совсем не обращая внимания на оборотня. — Боги, Кали… Я… — ему не хватало

воздуха и слов, а поэтому папа снова прижал меня к себе и поцеловал в макушку.

— Если это не конец света, я тебя убью, — отчеканила мама, появляясь в коридоре. Я осторожно высвободилась из отцовских объятий и бросилась к ней, но ноги не удержали, и я упала на колени, обхватила маму за талию, прижалась лицом к животу.

— Мамочка! Мама, мамочка… Я вернулась, мам… — она опустилась рядом со мной, дрожащей рукой провела по щеке, прижала к себе и как в детстве начала укачивать.

— Кали, непутевая моя, своенравная моя… Калисто.

— Мама, мамочка, прости, прости, пожалуйста, мама… Я так скучала, я так хотела вернуться раньше… Мама.

— Непутевая моя, — шептала в ответ мама. — Я так ждала тебя… Каждый день ждала… Все время в окно смотрела, все время к морю летала, в храм.

Девочка моя. Кали.

— Мама… Я хотела… мама! Вестника хотела отправить…

— Калисто…

Я обнимала ее, целовала руки, вдыхала запах домашних пирогов и хлеба, и не могла надышаться, насмотреться, поверить. Я так скучала все это время, так неимоверно скучала. Они с папой снились мне почти постоянно, но я гнала от себя эти сны, мысли, родные образы, не позволяла надеяться. Никто не знал, вернемся мы домой или нет, увидим родных или так и сгинем в океане с их именами на губах.

Надежда нас убивала, и мы не хотели мучить близких. Каждый день ждать сообщения о смерти — пытка, почти агония. А они бы ждали. Точно ждали, так уж устроены живые существа.

Я не знаю, сколько мы просидели на полу, плача и пытаясь сказать сразу так много, но через какое-то время папа с оборотнем почти силой заставили нас встать, отвели в гостиную и устроили на диване.

Я сидела между родителями, прижималась к обоим, как птенец, что в непогоду ищет защиты под крылом отца и матери, и очень туго соображала.

Мама, папа, я, наконец-то, дома.

Стало не до чего, единственное, что я чувствовала — их тепло, единственное, что понимала — счастье. Безграничное и необъятное, какое-то абсолютно невероятное, почти невыносимое. Мне не хотелось обнимать весь мир или признаваться в любви незнакомцам, мне хотелось целиком и полностью забрать это чувство себе, сохранить его, спрятать, чтобы никто не увидел, никто не нашел и снова не отобрал, не украл, позавидовав. Это счастье — оно только мое, только для меня. Все. Полностью. Я грелась в родительских руках и улыбках, в словах, знакомых выражениях родных лиц, слушала любимые голоса, и мне больше ничего не было нужно. Разве что, очень хотелось увидеть одну пернатую задницу. Мама сказала, что Мор в таверне, а папа тут же отправил брату вестника, так что через пол-оборота я снова ревела, и меня снова тискали в объятиях. Я обнимала Моргана, смотрела на родителей, чувствовала незримую поддержку Тивора, и не могла перестать улыбаться.

Брат очень повзрослел, очень изменился, стал больше походить на отца, чем на маму, стал гораздо серьезнее, но как признался, по большому секрету, все еще тайком лазает на грушевые деревья, когда заглядывает к родителям.

Жил Мор теперь в городе, через улицу от своего детища, которое за это время превратилось из обычной забегаловки в пользующийся успехом большой постоялый двор. Брат тянул меня за руку и уговаривал слетать вместе, посмотреть на его гордость, но мама так посмотрела на несчастного Моргана… Так умеют смотреть только мамы. Один такой взгляд, и ты чувствуешь себя глупцом виноватым во всем подряд, даже в том, чего не делал.

Мы засиделись почти до рассвета и все никак не могли наговориться и насмотреться, казалось, что только Тивор сохраняет спокойствие, он же и отправил нас по кроватям.

Засыпая в кольце его рук, в своей старой детской комнате, которую не думала, что еще увижу, я улыбалась и благодарила звезды за то, что помогли вернуться домой.

Эпилог

Четыре месяца спустя…

Тивор Железный волк, сын Каменной стаи, Черный страж Великого князя Малейского

— Но все-таки это возможно? — я сидел на диване в кабинете Кристофа и сверлил упрямого вампира взглядом.

— Сказал же, теоретически — возможно.

— Кристоф, мать твою, это не ответ!

— Что ты на меня орешь? — невозмутимо выгнул друг седую бровь. — Все, что от меня зависело, я сделал. Даже вампиров выделить предлагал из личной охраны, ты отказался.

— Спасибо, мне тигров хватило, — огрызнулся я.

— Тивор, — плавно соскользнула с подлокотника кресла князя Елена, — думаю, тебе надо просто попробовать. Ни Кристоф, ни я, ни даже Нарина, никто не сможет сказать тебе наверняка. Ты же сам понимаешь…

— Понимаю, — вздохнув, согласился я. — Просто из нас троих, экспериментатор здесь один.

— Боюсь, если он возьмется за реализацию, конечный результат тебя не порадует, — усмехнулась княгиня.

— А он возьмется?

— А ты не видишь этот сумасшедший блеск в его глазах? После того, как ты только намекнул, он ночами не спит, в лаборатории торчит. Снова половину прислуги распугал. Знаешь, какое жалование теперь у охранников на подвальных этажах? — я отрицательно покачал головой. — Десять тысяч!

Он мне за мух меньше платит, — скрестила руки на груди Лист.

— Я что-то не понял, тебя расстраивает тот факт, что я тебе меньше плачу или что распугал прислугу? — повернулся к Елене Кристоф.