Капитан Райли
Шрифт:
— Вы можете называть меня просто Хельмутом, — ободряюще произнёс пассажир, немного успокоившись. — Конечно, я его прощаю, я далеко не впервые сталкиваюсь с людьми, ненавидящими евреев... Но позвольте полюбопытствовать: каковы обязанности сеньора Маровича?
— Что?
— Вот вы — капитан, сеньор Алькантара — ваш старший помощник, сеньорита Дома — штурман, сеньор Мурейра — механик. А какие функции выполняет этот человек?
Алекс Райли на миг призадумался и ответил, скорчив брезгливую гримасу:
— Он начальник нашей службы безопасности.
Джек хотел было что-то добавить, но тут в столовой появилось новое лицо, и он замер, восхищённо открыв рот.
Словно сошедшая с картинки журнала — одного из тех, которых никто из присутствующих никогда не читал — перед экипажем «Пингаррона» предстала одна из красивейших женщин, каких им доводилось видеть в жизни.
Высокая и стройная, не старше двадцати двух — двадцати трёх лет. На ней было простое платье цвета слоновой кости с красными цветами, оттенявшее белизну ее кожи и копну вьющихся волос цвета красного дерева, струясь вдоль чуть угловатых щёк, они каскадом спадали на высокую грудь, обрисованную тонкой тканью платья до колен.
Прекрасно зная, какое впечатление производит на окружающих, она показала в улыбке безупречные зубы. Ослепительно зеленые глаза, не моргая, блуждали вокруг стола и в конце концов, мимоходом скользнув по каждому, остановились на Алексе, сидевшем во главе.
— Доброе утро, — сказала она чарующим голосом. — Вы позволите присоединиться?
— Капитан, друзья, — произнёс Рубинштейн, вставая и пододвигая ей стул. — Позвольте представить вам мою жену Эльзу.
Хегель
Совершенно голый мужчина вот уже несколько часов сидел на стуле, крепко привязанный за руки и за ноги.
В маленькой холодной комнате без окон негде было повернуться. Ее грязные стены покрывали пятна плесени. В этой одиночной камере сам воздух был пропитан страданием, болью и страхом.
Он не знал, где находится и как сюда попал. На него напали в подъезде собственного дома, ударив чём-то тяжёлым по голове, и он потерял сознание. Когда он очнулся и открыл глаза, то оказался себя уже в этой вонючей комнатенке.
Он попытался спросить, что происходит, но прежде чем он успел договорить, незнакомец нанес жестокий удар по лицу деревянной битой, сломав левую скулу, выбив несколько зубов и оставив на лице страшный кровоподтек.
И это было только начало.
Дверь за его спиной открывалась с завидной регулярностью, в нее один за другим входили и выходили новые незнакомцы, и все они избивали его с молчаливой жестокостью, чтобы в его теле не осталось ни одной целой кости. Теперь боль стала настолько мучительной и всепоглощающей, что он даже не мог определить, где конкретно она гнездится, хотя коленные чашечки, превращенные теперь в бесформенное месиво, говорили о том, что, как бы ни сложилась дальнейшая судьба, ходить он уже никогда не сможет.
Он по-прежнему не знал, где находится и почему его сюда привезли. Не знал, что за люди его избивают И самое страшное, не знал, чего именно они хотят.
С тех пор как его стали пытать, ему так и не задали ни единого вопроса.
И вот дверь за его спиной вновь открылась.
На этот раз он даже не попытался обернуться, чтобы увидеть вошедшего; вместо этого он закрыл глаза, наклонил голову и стал ждать, когда на него обрушится неизбежный град ударов.
На этот раз, однако, ничего не произошло. Он так и сидел, не открывая глаз, но по звуку шагов определил, что в комнату вошли несколько человек и встали напротив. Побуждаемый любопытством, он открыл единственный здоровый глаз — второй безнадежно заплыл — и увидел, что перед ним оказался стол и стул, на столе — лампа на гибкой подставке, бутылка красного вина и два стакана. На миг у него появилось бредовое чувство, будто бы он в ресторане и ждет, пока ему принесут обед. В отчаянии он почти поверил, что пытки кончились, эти люди осознали свою ошибку и теперь пришли сюда принести свои извинения.
К сожалению, эта надежда быстро развеялась, когда его палачи молча удалились, закрыв за собой дверь и даже не подумав его развязать.
Избитый в кровь человек уставился на скромную бутылку без этикетки, подобно одинокому путнику в пустыне, мечтающему о глотке благословенной жидкости, чтобы избавиться от мерзкого вкуса желчи и крови, отчаянно саднящего горло.
Возможно, именно поэтому он не заметил еще одного человека, который вошел в комнату и стоял с другой стороны стола.
— Угощайтесь, — неожиданно любезно произнёс незнакомец с сильным немецким акцентом.
Пытаясь разглядеть вошедшего, узник заморгал и прищурился, пока перед его глазами не сложилась более или менее четкая картина.
Перед ним стоял офицер наводящего ужас гестапо в характерном чёрном мундире, с красной повязкой с изображением свастики на правом рукаве. Он покачал головой и озабоченно цокнул языком.
— Вот ведь звери! — воскликнул он и тут же отдал кому-то приказ по-немецки.
В комнату немедленно вошёл ещё один незнакомец и перерезал верёвки, привязывающие узника к стулу.
Несчастный завалился на стол, словно марионетка, у которой перерезали держащие ее нити. Его голова и плечи бессильно ударились о деревянную поверхность, оставив на ней кровавый след.
— Ах, прошу прощения, — повторил офицер, садясь. — Эти люди превысили свои полномочия и будут наказаны. Обычно мы никогда так себя не ведем.
Узник повернул голову, не в силах ответить, и бросил на собеседника затуманенный взгляд.
Он не мог понять, ослепил ли его свет лампы, или же это игра его собственной сетчатки, несомненно, пострадавшей от ударов, но ему показалось, что у офицера очень белая кожа, какой он никогда не встречал. На миг ему подумалось, что это, возможно, какой-то эксцентричный макияж, вроде того, каким пользовались дворяне при дворе Людовика XIV. Но потом он заметил, что и волосы, торчащие из-под черной фуражки, тоже совершенно белы, как и бесцветные глаза с черными точками зрачков; эти глаза, словно лишенные каких-либо чувств, смотрели на него с беспощадным равнодушием, по-акульи. Узник понял, что перед ним альбинос.
— Позвольте представиться: гауптштурмфюрер Юрген Хегель, — сказал тот, откупоривая бутылку вина и наливая в каждый стакан щедрую порцию. — Прошу вас, выпейте. Вам сразу станет лучше.
Узник слегка приподнял голову, пытаясь опереться подбородком, и протянул руку, чтобы дотянуться до стакана.
— Я... — с трудом выговорил он. — Я...
— О, вам нет нужды представляться, — остановил его нацист все тем же жестом. — Мы прекрасно знаем, кто вы такой.
На это уверенное заявление узник ответил растерянным взглядом; затем, протянув руку, что стоило ему неимоверных усилий, с трудом взял стакан с вином и, протащив его по столу, поднес ко рту.