Капитан Сорви-голова. Возвращение
Шрифт:
– Ты ранен? – крикнул он, повернув голову набок. – Пустяки, – утешил его молокосос.
– Пока не прыгай! Я проползу за колеса и попробую дать знак, чтобы буры не стреляли. – Хорошо бы, а то от своих погибать неохота, – отозвался Фанфан, прикрывая ладонью кровоточащую рану. Жан, вжавшись в шпалы, прополз несколько метров и под прикрытием тяжелых вагонных колес, приподнял над рельсом голову, чтобы оценить обстановку. Поезд стоял, возвышаясь, на насыпи над бескрайним вельдом, расцвеченным кое-где зелеными охапками низкорослых кустарников. Небольшие заросли этой растительности под фольклорным названием "стой-погоди", раскинули свои, покрытые колючками ветки, всего в метрах ста от железнодорожного полотна.
Почему их не вырубили англичане, было непонятно. Но этой беспечностью и воспользовались напавшие на поезд буры. Часть их укрылась в кустарнике, и оттуда слышались частые выстрелы. Чуть левее, на открытом поле, вне досягаемости пуль защитников поезда, гарцевал большой отряд кавалеристов. Жан заметил, что оттуда, под прикрытие кустов, подтягивается запряженное
– Сможешь ползти? – спросил он озабоченно своего друга.
– Не волнуйся, хозяин, главное, ходули целы и одна граб-ля, – сострил Фанфан, а затем с сомнением в голосе добавил, взглянув на Барнетта: – А как этого заставишь с нами ползти? Ему-то в плен вовсе ни к чему.
– Жить захочет – поползет, – аргументированно проговорил Жан Грандье. Они пододвинулись к лежащему ничком на шпалах Барнетту. Жан содрал с англичанина его шелковый шарф и, подтолкнув стволом револьвера в спину, приказным тоном сказал: – Ползите с насыпи к кустам. И без глупостей.
Барнетт покорно перевалил через рельсы, но пополз совершенно в противоположную от бурской засады сторону. Сорви-голова хотел схватить его за шиворот, и тут ему в голову пришло, что Барнетт, в общем-то, прав даже с точки зрения своей безопасности. Почти все силы буров и англичан сосредоточились на правой по ходу движения поезда, стороне. Купе находящиеся слева, защищались очень слабо. У буров с этой стороны находился, судя по всему, только заслон, который был немногочислен. И, если поползти в эту сторону, шансов у них остаться в живых гораздо больше. Сорви-голова и Фанфан последовали за Барнеттом. Жан волок за собой и его саквояж, который был достаточно тяжел. Они, один за другим, сползли с насыпи и углубились в густую траву вельда. Та почти скрыла их из глаз, и после нескольких метров движения
Жану захотелось узнать, где все-таки находится заслон буров. Ведь это оттуда стреляли по их окнам. Жан поднял над травой голову и огляделся по сторонам. Вокруг почти до самого горизонта колыхался океан серо-зеленой травы. Местами трава начинала уже рыжеть: летняя южно-африканская жара делала свое дело. Скоро трава начнет жухнуть: лето ведь в самом разгаре. На обозримом пространстве никого видно не было. Но капитан Сорвиголова хорошо знал буров и не раз оценивал их умение маскироваться. Он стал приглядываться более внимательно и, наконец, заметил в полсотни шагов несколько странных травянистых холмиков, чуть-чуть возвышающихся над ровной поверхностью поля. Утреннее солнце уже пекло вовсю, и Жан прикрыл голову шляпой, которая до этого болталась на завязках у него за спиной. Подняв над головой белый шарф Барнетта, Жан выкрикнул на африкаанс в сторону травянистых пучков: – Не стреляйте! Мы сдаемся! Минуту-другую оттуда не слышалось ни звука. Наконец, раздался голос:
– Руки вверх! Двигайтесь медленно, вы на прицеле.
Сорви-голова тычком заставил Барнетта подняться в полный рост. Тот несмело приподнялся, оглянувшись на недалекий состав, и медленно задрал вверх руки. Жан поднял одну руку. В другой был саквояж. Последним из травы показался Фанфан, и руку он поднял тоже одну. Рана на левой не позволяла присоединиться к правой. Жан каждую секунду ожидал выстрелов в спину. Но англичане почему-то не стреляли по перебежчикам. Или на этой стороне их никого не было? Что маловероятно. Или они проявляли гуманность к "своим", чисто по-джентльменски? Пойди пойми этих англичан. Все трое, подняв руки, медленно подходили к тому месту, где засели замаскировавшиеся буры. Когда до шевелящихся пучков травы осталось шагов десять, оттуда раздался новый приказ по-английски:
– Руки за голову! Встать на колени!
Первым повиновался Барнетт. Он с видимым облегчением плюхнулся в траву, которая закрыла его по плечи. Жану вставать на колени очень не хотелось. Видно, и Фанфану тоже.
– Давайте поговорим так, – заявил он травянистым кучкам, под которыми уже просматривались очертания шляп, а еще чуть ниже блестели несколько пар внимательных глаз. Из травы ничего не ответили.
– Мы не англичане, – сказал Жан, – вернее англичанин вот этот один, – он кивнул головой в стоящего на коленях Барнетта. – Мы – французы, на службе у правительства Трансвааля, – продолжил он. – Меня зовут Жан Грандье, по прозвищу Сорвиголова, может, вы слышали обо мне? Я капитан роты разведчиков, погибшей при отступлении армии Бота через Вааль в прошлом году. Рядом со мной мой лейтенант. Мы бежали из плена в Капштадте. Переоделись в английскую форму и попали на этот поезд. Мы хотим снова сражаться за свободу бурских республик. А этот англичанин – доверенное лицо Сесиля Родса. Он много знает, и я думаю, даст ценные показания вашему командиру. Жан замолчал. Из травы не раздавалось ни звука. Затем все тот же голос проговорил: – Я слышал про капитана Сорви-голова. Он участвовал в осаде Ледисмита. Я тоже там был, но, к сожалению, я с вами не знаком. И если в самом деле это вы, я уважаю вас за мужество. О вас ходили тогда легенды. И вы не погибли?! Поздравляю! А теперь, – добавил голос, – медленно идите вон к тем кустам, что в сотне метров справа от вас. Мы будем следовать за вами. И не де лайте, пожалуйста, резких движений. Барнетт, поднявшись с коленей, снова возглавил движение. Шли неторопливо, и Жан слышал, как сзади них шевелится трава. Не дойдя несколько шагов до колючего кустарника, Жан услышал лошадиное фырканье. Несколько лошадей стояли, привязанные к веткам, и щипали траву своими мягкими губами. – Стойте, – раздался за спиной знакомый голос. – Если есть оружие, бросьте его в нашу сторону. Жан честно откинул оба револьвера. Их сзади подобрали. – Повернитесь, – послышалось приказание. Пленники сделали оборот. Перед ними, держа в руках винтовки, стояли пятеро буров среднего возраста. Четверо как на подбор бородатые и только один, стоящий чуть впереди и казавшийся выше остальных, был гладко выбрит. Лицо его немного удлиненное выглядело моложаво, хотя, наверняка, ему было уже за сорок. Прямой, с небольшой горбинкой нос, чуть полноватые губы, слегка скошенный книзу подбородок и серые умные глаза под густыми темными бровями. Белокурые, чуть тронутые сединой волосы, выбивались из-под шляпы с широкими полями. На буре красовалась защитного цвета куртка с портупеей и патронташем. На левом рукаве виднелся шеврон с двумя маленькими серебряными звездочками под четырехцветным трансваальским флагом. На груди висел полевой бинокль. Тулья шляпы была украшена пучками жухлой травы. Судя по всему, это был командир в звании фельдкорнета, что подтверждала и кобура с револьвером на боку. Слева от него стоял бур, заросший по самые щеки густой курчавой бородой иссиня-черного цвета. И только внизу этой роскошной бороды в глаза бросался абсолютно седой клок. Шляпу чернобородый надвинул на самые глаза, и они тлели из глубины глазниц карими угольками. Серо-зеленая, свободного покроя куртка, кое-где потертая, в каких-то пятнах, широкие брюки, вправленные в невысокие сапоги, дополняли образ чернобородого. Справа от фельдкорнета добродушно улыбался человек с темно-русой голландской бородой на уже немного одутловатом лице.
Мешки под глазами и лиловатый окрас носа выдавали в нем солдата армии Бахуса. Но сейчас он казался абсолютно трезвым. И все же руки, держащие винтовку, слегка подрагивали. Одежда его представляла довольно поношенный цивильный пиджак в крупную клетку. Голову украшала старая фетровая шляпа, из-под которой по одутловатому, полному лицу стекали тонкие струйки пота, оставаясь на бороде белым солевым налетом. Под клетчатым пиджаком и коричневой, давно не стираной рубашкой, просматривалось упитанное тело любителя не только крепко выпить, но и хорошо закусить. Чуть позади расположились еще двое. Один из них имел небольшую клиновидную бородку, тщательно подстриженную и ухоженную. Верхнюю губу прикрывали тоже подстриженные усики неопределенного серо-желтого цвета. Во рту он держал короткую трубку, которую уже успел прикурить. На голове у него красовалась элегантная шляпа, связанная из тонкой соломы с широкими загнутыми полями, из-под которой виднелись оттопыренные уши. Облачен он был в охотничий замшевый костюм. Ноги защищали добротные высокие сапоги на шнуровке. На безымянном пальце левой руки сверкало золотое кольцо с бриллиантом, а из нагрудного кармана виднелась цепочка от часов. Последний из бойцов вид имел совсем не воинственный, хотя, как и положено, нес через плечо патронташ и держал в руках винтовку. Черная строгая одежда, застегнутая на все пуговицы. Благообразная, правильной формы борода светло-каштанового цвета и глубокосидящие темно-синие глаза: все в нем выдавало служителя церкви – пастора, сменившего свой приход на тяготы военной партизанской жизни. Лицо пастора выглядело непроницаемым, и только губы неслышно и почти незаметно шевелились, словно повторяли какую-то молитву или псалом.
– Так, – сказал фельдкорнет недоверчивым тоном, – это вы и есть знаменитый капитан Сорви-голова?
– А что вас смущает? – спросил Жан, немного вызывающе взглянув на бура.
– Возраст, юноша, возраст. Вам лет девятнадцать-двадцать? – Почти, – не стал уточнять Жан. – А разве для войны – молодость помеха?
– Но, судя по слухам, вы нанесли англичанам столько урона, что я представлял вас этаким головорезом тридцати с лишним лет с квадратной челюстью и огромными кулаками. А вы и в самом деле еще мальчишка, молокосос. Так, кажется, называли ваш отряд?
– И мы давали по сто очков вперед некоторым взрослым, – вмешался в разговор Фанфан, который тоже хорошо знал африкаанс – язык буров – голландский с небольшой помесью французского и немецкого.
– Ну, что же, если это так, то примите мои поздравления. Вы снова попали к друзьям, – улыбнулся фельдкорнет, пожимая руку Жану Грандье. – Меня зовут Пиитер Логаан, – представился он. – Я до войны работал журналистом в Йоханесбургской газете "Бюргер". Вел там отдел новостей. Но вот пришлось отложить перо и взяться за винтовку. Поначалу передавал репортажи из театра военных действий, но как наш город пал, я теперь только воюю. – А это мой друг и соратник Эйгер Строкер, – Логаан указал ладонью на чернобородого бура. – Он – бывший художник. У него в городе была мастерская, да не захотел отсиживаться, когда Родине грозит опасность потерять независимость.