Капитан Сорви-голова. Возвращение
Шрифт:
– А какова же моя конкретная задача? – спросил Жан. – Вы в вашей форме и с вашими документами легко проникнете в лагерь, отыщите там Жорису и по подложному предписанию увезете ее с собой в то место, где будет ждать вас отряд, с которым вы и отправитесь в Трансвааль к Луису Бота с секретным пакетом и внучкой президента.
– А возглавлять этот отряд будем мы, – сказал Пиит Логаан, показывая на себя и комманданта Поуперса.
Глава II
Они скакали по вельду уже более часа. Небольшой конный отряд, экипированный по всем правилам длительного похода. У каждого имелась вторая запасная лошадь, к седлу которой был привязан мешок с продуктами, фляга с питьевой водой, войлочное одеяло и карабин с сумкой, набитой патронами. На запасной лошади Хаессена висел зачехленный пулемет, а у Отогера две коробки с пулеметной лентой. Кстати, выяснилось, почему замолчал пулемет Хаессена в том бою возле реки. В горячке боя заряжающий Отогер всунул ленту обратной стороной и пулемет заклинило. Отогеру было стыдно до сих пор за свою промашку, и он скакал молча, опустив рыжеволосую, курчавую голову, не глядя по сторонам. Остальные буры тоже были не особенно разговорчивы. Чернобородый Строкер ехал рядом со своим приятелем Пиитом Логааном, с которым они изредка перебрасывались незначительными фразами на африкаанс. Пастор Вейзен двигался чуть в стороне. Его лицо казалось возвышенно-непроницаемым. Только губы еле заметно шевелились, словно Вейзен читал какую-то молитву. Так, скорее всего, и было. В самый последний момент к отряду примкнул полицейский лейтенант Спейч. Он сказал, что решился на этот поход добровольно, но принял он это решение после того, как побывал на приеме у Девета и они долго беседовали. Он старался ехать, как можно ближе к Жану Грандье. То ли его назначили личным
– Быстрее к ферме! – закричал, привстав на стременах, Поуперс. – В поле они перебьют нас, как куропаток!
Все дали своим коням шенкеля. И началась бешеная скачка. Драгуны находились в полутора километрах от отряда Поуперса, и кони их выглядели свежее. И скакали они налегке, без привязанных к дугам запасных лошадей и поклаже на них. Бурский отряд растянулся длинной неровной цепочкой. Сразу же стали отставать пулеметчики со своим тяжелым грузом. Да и Поль с Леоном, не привыкшие к интенсивной скачке, не могли справиться каждый с парой своих лошадей. Запасные кони на короткой привязи то отставали, то вырывались вперед, мешая основным лошадям ровно и быстро бежать. Расстояние между двумя отрядами неуклонно сокращалось. Драгуны на ходу сняли со спин карабины и открыли по бурам огонь. Пули засвистели над головами преследуемых. Но, как обычно при скачке, меткостью стрелявшие не отличались. Скорее всего, стрельба носила психологическое значение: посеять панику. Но этого стрелявшие вряд ли добились. Они имели дело хоть не с профессиональными военными, но с людьми мужественными. И их не испугало привычное пение смерти. И все же необходимо было что-то предпринимать. Если скачка продолжится в таком же темпе, то избежать открытого боя в чистом поле будет невозможно. А тут у англичан – подавляющее преимущество. С близкого расстояния они не промахнутся и уничтожат весь отряд специального назначения в самом начале похода. Такого развития событий допускать было нельзя. Это прекрасно понимали все. И тогда коммандант Поуперс, скачущий впереди, увидев в стороне небольшую лощину, повернул туда свою лошадь. За ним устремился и весь остальной отряд, скрывшись от глаз неприятеля. Всадники остановились и через минуту, по знаку Поуперса, повернули в обратную сторону, оставив на другом склоне лощины пулеметную засаду, спрятанную в кустах. С пулеметчиками остались Логаан и Шейтоф. Остальные спешились по другую сторону лощины и, укрывшись за крупами лошадей, приготовились к бою. Через несколько минут около сорока английских драгун на полном скаку спустились в лощину и тут же попали под перекрестный огонь. Англичане валились с лошадей под точными выстрелами. Раненых среди них не было. Все они были убиты в течение одной-двух минут. Кони, лишенные седоков, с диким ржанием уносились в степь. Оставшиеся человек двадцать-тридцать из дальней группы окружения, услыхав выстрелы, поспешили на помощь своим. Их тоже встретили дружным ружейно-пулеметным огнем, уложив на месте десятка полтора. Бойня получилась ужасная. По лощине ручьями текла кровь, в которой в беспорядке валялись красивые молодые парни с дырками во лбах и груди. Полю Редону было страшно и отвратительно. Он так же, как и Леон Фортен, ни разу не выстрелил. Сорви-голова обратил на это внимание, но ничего не сказал, понимая состояние своих друзей, впервые попавших на войну. На войне убивают и убивают порой безжалостно. К такому нужно еще привыкнуть. Сам же Жан стрелял без промаха, словно в тире. Англичане успели сделать в ответ всего несколько выстрелов, ранив одну лошадь, да пуля пробила шляпу на голове пастора Вейзена, который, даже стреляя по врагу, читал про себя молитвы, прося у Бога прощения. Разгром английских драгун был быстрым и ужасающим. Оставшиеся в живых десять-пятнадцать человек поспешно повернули своих коней и дали стрекача, потеряв по дороге еще троих, убитых в спину. Победители снова уселись на коней и, стараясь не смотреть на гору трупов, поспешно покинули место боя. Но поехали они не в сторону фермы, а под прямым к ней углом, чтобы сбить с толку удравших драгун, которые остановились на безопасном расстоянии и стали наблюдать за уходящим по вельду бурским отрядом, разгромившим их дозор. Пришлось делать большой крюк. Солнце стояло уже высоко и пекло нещадно. Только широкополые шляпы защищали от палящих лучей. Под копытами коней шелестели высокие травы, которые им доходили до щиколоток. Горизонт впереди, словно мираж, колыхался и растекался в жарком воздухе. Хотелось пить, и кое-кто уже приложился к фляге. Особенно постарался Шейтоф. Он был изрядно навеселе и затянул какую-то протяжную бурскую песню. Буры подхватили ее негромко, но довольно дружно. Французы, не зная слов, помалкивали. Поуперс постоянно оглядывался, и когда англичане исчезли с горизонта, повернул отряд назад к ферме. Он хорошо знал эти места, и потому отправился вместе с отрядом трансваальцев в качестве не то командира, не то проводника. Сперва показались запущенные, поросшие сорняком поля с уцелевшими негритянскими хижинами. В них, естественно, никто не жил – негры давно разбежались. Над полем на небольшой высоте парила пара орлов-падалыциков. Видно, заприметили какую-нибудь дохлятину. Здесь ее сейчас много. Наконец, отряд приблизился к постройкам фермы. Вернее к тому, что от них осталось. Лучше всех сохранился остов большого каменного дома с высокой голландской крышей, покрытой закопченной красной черепицей. Внутри дома все выгорело. Стекла окон лопнули от огня. Стены покрылись черной копотью. Деревянные крыши загонов для скота, зернового сарая и других помещений сгорели и обрушились. Высокая каменная стена в некоторых местах оказалась проломленной. Одна створка больших тяжелых ворот валялась на земле, вторая еле висела на петле. Англичане поработали здесь "на славу". Впрочем, и другие окрестные фермы выглядели не лучше. Тактика "выжженной земли" применялась на практике с усердием и методичностью. Отряд въехал через сорванные ворота и спешился за домом. В дальнем углу двора находился колодец, оказавшийся целым, не засыпанным. И даже сохранилось ведро. Лошади были напоены. Люди умылись и улеглись, расстелив одеяла, на траве в тени дома. Открылись вещевые мешки, появились куски вяленого мяса, билтонга, горбушки ноздреватого маисового хлеба резались ножами. Буры, уставшие после полудневного перехода и кровопролитного короткого боя, закусывали, запивая незамысловатый обед, кто водой, кто кафрским пивом, а кто, как фан Шейтоф, слегка приложился к фляге с самоварным виски, названным в этих местах "зельфхааст". Велась неторопливая беседа. Трансваальцы отдыхали и расположились они здесь надолго, до возвращения капитана Сорви-голова. Если же он не вернется к утру, то коммандант Поуперс отправится с английским секретным пакетом уже без Жана Грандье. Французы и три бурских офицера сидели тесной кучкой. Им нужно было обсудить все детали предстоящей операции по проникновению в концентрационный лагерь. Решили не отправлять Жана одного. Это очень рискованно. Нужна подстраховка. Фанфан высказался сразу в свою пользу:
– Я тебя, хозяин, не брошу. В случае чего – прикрою. Ты же меня знаешь…
– Нет, Фанфан, – прервал его излияния Сорви-голова, – с тобой нас быстро раскусят. Ты слишком молод и совершенно не похож на англичанина. Да и язык ты знаешь через пень-колоду. А акцент. Ты только рот раскроешь, как нас с тобой свяжут. Леон и Поль по тем же причинам тоже отпали.
– Тогда поеду я, – Пиит Логаан достал из вещмешка мундир английского лейтенанта. – Я его заранее припас, предвидя такой оборот.
– Вы знаете английский? – спросил его Жан.
– Почти в совершенстве. Ведь я наполовину англичанин. Я родился в Капштадте. Отец по профессии был горный инженер, женился на дочери бурского фермера, а тот с семьей решил податься в Трансвааль. Отец увязался за тестем. Да так, собственно, захотела и моя мать. Она была очень привязана к своей семье. Долго добирались. Жили сначала здесь, под Блюмфонтейном, затем перебрались в Йоханесбург. Там отец устроился инженером на золотоносный рудник и погиб в шахте под завалом лет восемь назад. Мать умерла за год до войны. По отцовскому пути я не пошел. Стал журналистом. Сначала работал в йоханнесбургском "Обозревателе", затем перешел в газету "Бюргер". Избран фельдкорнетом от центрального дисткрита. Воевал под Ледисмитом, затем был направлен сюда, в Оранжевую республику, в корпус Христиана Девета. – Ну, что же, переодевайтесь, Пиит, – сказал Поуперс, одной рукой раскуривая зажатую в зубах трубку. Потом повернулся к сидящим неподалеку Строкеру и Фардейцену: – Ребята, встаньте на пост. Вдруг англичане пожалуют. Фардейцен недовольно надул губы. Но пререкаться не стал и нехотя отправился к воротам, держа карабин за ствол. Он попал в отряд случайно и считал себя личностью независимой, не подверженной строгой воинской дисциплине. Эйгер Строкер расправил свою густую черную бороду и, улыбнувшись сквозь нее Жану Грандье, отправился в противоположную сторону к одному из провалов. Жаркое южноафриканское солнце перевалило на небосклоне вторую половину своего пути.
Заместитель начальника лагеря лейтенант Генри Ньюмен только что приступил к ужину в своей комнате, расположенной в здании комендатуры. Ему подали ростбиф с бататом и помидорный салат, приправленный сладким перцем и луком. На закуску на столе стоял голландский сыр и рыбные консервы. Для бодрости духа в центре красовалась уже начатая бутылка шотландского виски и кувшин апельсинового сока. Все скромно, по-спартански. Ньюмен был достаточно молод: ему не исполнилось и двадцати пяти лет, и своим недавним назначением он поначалу очень гордился. Пока не стал жить в пределах лагеря. И тогда он каждый вечер стал прикладываться к спиртному. Сейчас, после почти полугода службы на этом посту, необходима уже почти целая бутылка. Иначе нервы не выдержат ежедневно наблюдать за происходящим здесь. С другой стороны, он понимал, что начинает спиваться. Но он все-таки человек, а не бесчувственный чурбан, каким являлся сам начальник Джон Бедфорд. Того ничего не трогало. А он не мог на весь этот кошмар спокойно смотреть. Дети и женщины в лагере мерли, словно мухи. Похоронная команда не успевала копать новые могилы. И неудивительно. Кормили буров тухлой маисовой похлебкой и черствым хлебом. И всего лишь раз в сутки. От такой, с позволения сказать "пищи" загнется и здоровый мужчина, а не то что слабые женщины и дети. Все до двух лет вымерли поголовно. Но, как говаривал главнокомандующий лорд Китченер: "Лагеря – это не место для отдыха. Они созданы для того, чтобы враг сдался". Но буры что-то сдаваться пока не собираются. То в одном месте нападут, то в другом. А командование держит в Блюмфонтейне целую дивизию: ждет, когда Девет придет лагерь освобождать. Только он, конечно, не придет. У него тоже разведка работает будь здоров. Да и куда потом с женщинами и детьми? Так что напрасно они там сидят в полной боеготовности и вызывают каждую неделю Бедфорда на доклад. Вот и сегодня он уехал. Вернется только поутру, а может и к ленчу. Как не хочется делать утренний осмотр. Даже формально. Не пойдет он в этот клоповник. Так какую-нибудь заразу подцепить недолго. Чувствует, напьется он сегодня. В одиночку. И гость куда-то пропал. Видно, опять допрашивает. Неприятный тип, даже отвратительный. Сидеть с ним за одним столом? Нет уж, лучше бы скорее уезжал. И он следом за ним напишет рапорт. Подальше отсюда. Хоть в действующие войска. Ньюмен дрожащей рукой налил почти до краев стакан виски и, расплескивая содержимое по подбородку и столу, влил в себя огненную жидкость, запив ее из другого стакана апельсиновым соком. Сыр был съеден наполовину после первого "захода". Ньюмен дожевал остатки. В голову ударила волна опьянения. Мысли стали путаться и обрываться, как хвосты у ящериц. Нужно было приниматься за ростбиф. Но тут сквозь пелену и гул опьянения донесся далекий собачий лай, хотя сторожевые собаки находились совсем близко: в шагах двадцати рядом с воротами. Может, Бедфорд возвратился? На ночь глядя. В дверь комнаты постучали. Вошел дежурный сержант Фибс. Он щелкнул каблуками своих сапог: – Сэр! К вам двое офицеров. Предъявили документы с подписями самого Милнера и Родса. Я думаю, важные чины. "Инспекция", – промелькнула в затуманенной голове Ньюмена паническая мысль. А он вдрызг пьяный. Выгонят со службы. Ну и пусть! Он сам хотел уходить. Теперь будет конкретный повод.
– Пусть заходят, – махнул он рукой Фибсу. И, когда тот скрылся за дверью, стал прикуривать сигару от керосиновой лампы, забыв откусить кончик. В тот момент, когда сигара все же была раскурена, вошли двое офицеров в широкополых шляпах. Отдали честь. Оба высокие. Один совсем молодой, а другой – лет за сорок. Но молодой, очевидно, был главнее. Он сделал шаг вперед и, говоря с легким акцентом, спросил:
– Вы – начальник лагеря?
– Я его заместитель, – держась одной рукой за край стола, с трудом ответил Ньюмен. – Начальник в отъезде.
– Я - офицер по особым поручениям премьер-министра Капской колонии сэра Милнера, капитан Роберт Смит. Это мой помощник, лейтенант Питер Логан. Вот мое удостоверение и предписание о передаче нам известной вам заключенной с особым статусом для дальнейшего препровождения ее в Преторию к фельдмаршалу лорду Китченеру. Роберт Смит протянул Ньюмену две аккуратно сложенные бумажки. Тот дрожащими руками развернул одну из них. Буквы заплясали перед глазами. Прочесть лейтенант Ньюмен ничего не смог и вернул документы, слегка при этом пошатнувшись.
– Распорядитесь сопроводить нас туда, – сказал капитан, засовывая бумажки в портмоне.
– Фибс! – закричал Ньюмен и снова пошатнулся. В глазах у него двоилось. Вошел и вытянулся во фрунт Фибс. – Проводи господ офицеров к этой… переодетой девке. Они ее забирают с собой. Фибс, а следом за ним офицеры скрылись за дверью. Ньюмен облегченно вздохнул и сел на стул, едва не промахнувшись. "Слава богу, не инспекция", – подумал он, наливая в стакан из бутылки остатки виски… Капитан Сорви-голова и Пиит Логаан вышли за сержантом Фибсом на территорию концентрационного лагеря. Лагерь был огорожен двумя рядами колючей проволоки, между которыми бегали свирепые псы. Над лагерем стоял многоголосый собачий лай. Часовые сидели в будках через каждые сто метров возле пулеметов, направленных стволами внутрь территории. Наверное, боялись побегов истощенных женщин и детей. Этот лагерь был самым крупным в Оранжевой республике. В нем заточили более четырех тысяч человек. Остальные четырнадцать были меньшей концентрации: по полторы-две тысячи. Пламенеющий закат лег на крыши нескольких десятков бараков, сколоченных кое-как из гнилых досок, совершенно не подогнанных друг к другу. В некоторых местах щели оказались величиной с палец, а то и больше. Но сейчас еще лето, а как же здесь жить зимой во время пронзительного ветра и холода? Или англичане надеются, что к этому времени никто уже не доживет?
Едва они вступили на грязную пыльную дорожку, ведущую вглубь лагеря, как из черного провала дверной прорези ближайшего барака показались двое солдат, волочащих за ноги труп молодой женщины. Голова ее со спутанными волосами бессильно болталась по запыленной красноватой земле. Длинная юбка задралась выше колен. Солдаты тащили мертвую женщину, как куль с мукой, вдоль барака и скрылись за углом. Жану Грандье стало не по себе. Муть давящим комом подкатилась к горлу. Жан даже остановился. Он взглянул на Логаана. У того побледнело лицо и сжались кулаки.
– Что, первый раз такое видите? – немного фамильярно спросил сержант Фибс. – Их тут каждый день по десятку подыхает, а то и больше. Закапывать устаем… – Молчать! – заорал на него Логаан, хватаясь за кобуру. Сорви-голова толкнул его в бок. Пиит опомнился и опустил руку. Они пошли дальше, следом за сержантом, который несколько раз опасливо оглянулся на Логаана. За вторым бараком в жухлой пыльной траве сидело несколько детишек лет 6–7 в грязной порванной одежде, исхудалых, со вспученными животами. Они испуганно взглянули на военных и хотели уползти в дверь. Но Логаан подойдя ближе, из вещевого мешка, который он нес с собой, стал раздавать им галеты. Дети сначала боязливо смотрели на печенье, а потом протянули к нему грязные ручонки. А одна девочка, хорошенькая и белокурая, даже сделала неумелый реверанс.