Капитан Сорви-голова. Возвращение
Шрифт:
– Хорошая девка, – проговорил он, – кричать громко будешь. Тут прижигать буду и тут. Очень больно. Скажешь, где золото?
– Не скажу, – тихо, но твердо ответила Жориса и плюнула вождю в лицо. Тот обтерся рукавом турецкого халата и вдруг сильно вхлест ударил Жорису по лицу ладонью. Девушка вскрикнула. Сорви-голова рвался из своих пут. Но сыромятные ремни держали его крепко. После этого удара Маршиш-хаан стал его злейшим врагом. Как и Барнетт. Такого Сорви-голова не прощал. Он с ненавистью взглянул на вождя и тот почувствовал его взгляд. Маршиш-хаан повернулся к Жану и, брызгая желтой табачной слюной, проговорил:
– И до тебя дойдет очередь, французишка. Будет у тебя на груди звезда. Красная, – и тоже ударил по лицу, чувствуя свою безнаказанность.
– Ты ответишь за это, подонок! – закричал Сорви-голова. – Ты измываешься над связанными! Развяжи меня. И дерись, как мужчина, а не как жалкий трусливый шакал!
– Сам ты шакал! – выпучив насколько мог свои узкие глазки из орбит, почти завизжал желтолицый вождь. Но потом опомнился и, поглядев на своих поднимающихся с колен подданных, снова скорчил важную физиономию. – Я вами займусь позже, развратники и прелюбодеи, – заявил он. – Постойте здесь на солнышке. Дозрейте, а
Барнетт был явно не в духе. Он что-то невнятно буркнул на подобострастные приветствия Маршиш-хаана и сумрачно оглядел поляну. Узнав привязанных к столбам пленников, майор зловеще ухмыльнулся и направился прямо к Жану Грандье. Его усталое лицо с тяжелыми мешками под красными от бессонницы глазами обросло черной трехдневной щетиной. Мундир был покрыт красноватой пылью. Под мышками виднелись солевые разводы. От Барнетта пахло застарелым потом, смешанным со спиртным и табачным перегаром. Англичанин подошел вплотную и злорадно произнес:
– Ну, что, попался, гад! Теперь моя очередь над тобой поиздеваться. Уж я с тебя семь шкур спущу и с твоей шлюхи тоже. Ты мне ответишь за убитых друзей. А за Боба особенно. Вырежу тебе красную звезду на лбу.
Жан молчал, отвернув голову от Барнетта. На душе у него было тоскливо и он собирал все свое мужество в кулак перед предстоящей пыткой. А что пытка будет, он уже не сомневался. А вслед за пыткой – мучительная смерть. Уж живыми их Барнетт отсюда не выпустит. Барнетт между тем направился к Жорисе и, взяв ее грязной рукой за подбородок, рявкнул прямо в лицо: – А ты, грязная потаскушка, расскажешь мне все, что не рассказала, а потом тобой займется все племя. И самое лучшее, что тебя ожидает: стать в гареме этого желтого вождя младшей наложницей. Жориса тоже ничего не ответила. Она бы плюнула Барнетту в лицо, но рот пересох, как пересохли слезы на ее глазах. В них сверкала только ненависть. Бандит невольно отвел взгляд от этих ненавидящих его девичьих глаз.
– Ладно, – сказал он. – Мы устали с дороги. Передохнем и вечером вами займемся вплотную. Все англичане во главе с Барнеттом, вслед за Маршиш-хааном, вошли внутрь, очевидно, прохладного "дворца". Один только лейтенант Ньюмен задержался в проходе, посмотрел на Жана и, повернувшись, подошел к нему. Лицо у Генри тоже было усталое и заросшее щетиной и он оказался прилично пьян. В такую-то жару.
– Я из-за вас чуть не попал под трибунал, – грустно сказал Ньюмен. – Хорошо, этот Барнетт взял меня с собой в погоню за вами, а то бы тюрьмы мне не миновать. Кстати, – Ньюмен оглянулся по сторонам, – в вашем отряде нашелся предатель. Он и отдал саквояж. Мне вас и вашу даму очень жаль, – добавил лейтенант, – Барнетт – не человек. Он зверь.
– Я знаю, – с трудом проговорил Жан.
– Вы мне почему-то симпатичны. Помочь я вам ничем не могу. Я его боюсь. Ну, ладно, нужно идти, – произнес Ньюмен после паузы. – Крепитесь, будьте мужественны. Я постараюсь смягчить его.
– Это бесполезно, – сказал Жан. – Мы смертельные враги. Время тянулось медленно. Солнце жгло нестерпимо. Невыносимо одолевали мухи и слепни. Страшно мучила жажда. Кожа на плечах и на груди Жана Грандье обгорела. Голова, напеченная солнечным жаром, гудела и кружилась. Жорисе было и того хуже. Она несколько раз теряла сознание. Губы у нее потрескались и она что-то шептала ими, повернувшись лицом к Жану. Что она шептала, он разобрать не мог. Душа его разрывалась на части от жалости к любимой. О себе он уже почти не думал. Сейчас все мысли были устремлены к Жорисе. Ее любовь к нему, которую она хранила долгие месяцы боев и плена, вспыхнула в нем ответным чувством. Их первая и, скорее всего, последняя ночь, кончилась вот этим самым кошмаром. И он еще не закончен. Скоро начнется самое ужасное. Шайка бандитов: белых, желтых, черных станет пытать его любимую, чтобы выведать у нее какой-то секрет. Ей будет больно, она будет кричать, а он будет смотреть на ее муки и не сможет ее защитить, даже ценой собственной жизни. Эта мысль приводила его в отчаяние, и от этого, что он был связан по рукам и ногам, она приобретала в его мозгу жуткие образы будущей расправы над Жорисой. Между тем солнце постепенно опускалось за деревья, пока не скрылось за листвой и горной грядой. Стало гораздо прохладнее. Мухи и слепни уже не так донимали. Откуда-то в долину ворвался легкий ветерок и слегка остудил обожженные измученные тела несчастных юных пленников. Но их мученьям не пришел конец с этим ветерком. Опять заколотили барабаны. Опять площадка перед "дворцом" вождя стала заполняться чернокожими жителями деревни, с угрюмым любопытством глазевших на привязанных к столбам белых юношу и девушку. На крыльце в расстегнутых мундирах появились заспанные англичане во главе с Френсисом Барнеттом. Солдаты, привыкшие к дисциплине, застегивали пуговицы на доломантах и надевали на головы каски. Барнетт остался "расхристанным и простоволосым". Он закурил сигару, с наслаждением выпустив дым в теплый вечерний воздух. Генри Ньюмен на крыльцо не вышел. То ли досыпал, то ли допивал горькую, то ли просто не хотел наблюдать за пыткой и казнью. Позади, прислонившись к дверному косяку, стоял сержант Фибс. Лицо у него было сумрачным. Попыхивая сигарой, Барнетт спустился с крыльца и направился к Жану Грандье. Выпустил ему в лицо струю дыма. Глаза у него были холодными и жестокими.
– Я буду задавать вопросы, а ты, щенок, и твоя сучка будете отвечать на них правдиво, без утайки. Вопрос первый: у кого из вашей шайки пакет с документами?
Сорви-голова с трудом раскрыл пересохшие губы:
– А тебе не все ли равно. Тебе теперь до него не добраться. – Мы скоро перебьем твою банду, как бешеных собак. Я верну пакет и буссоль. Где она?
– А разве она не в саквояже? – искренне удивился Жан Грандье. – Он еще издевается! – заорал Барнетт. – В саквояже лежал камень и какая-то писанина!
– Уж не решил ли ты, что я заменил буссоль на камень, – иронично, как только мог, проговорил Жан и добавил: – У меня ее с собой нет.
Эта фраза почему-то вызвала приступ ярости у Барнетта. Он набросился на Жана и принялся избивать его правой рукой и ногами, а затем, подобрав упавшую на землю сигару, стал методично тыкать ее горящим концом в обгорелое на солнце тело юноши. Один раз то ли случайно, то ли нарочно он прижег еще не вполне зажившую рану на груди Жана, оставленную его же собственным стилетом. Сорви-голова при этих пытках не проронил ни звука. Он только крепко стиснул зубы, чтобы не закричать. Боль от ожогов была почти невыносимой, и только безграничная сила духа позволила Жану терпеть ее. Наконец, видно решив сделать паузу, Барнетт повернулся к Жорисе и крикнул ей:
– Ты скажешь? Иначе я уморю его и тебя тоже!
– Да, – одними обтрескавшимися губами произнесла девушка.
– Вот и правильно, – обрадовался Барнетт и подошел к ней. – Говори мне на ухо. Жориса что-то прошептала в ухо майора. При этом сообщении он удивленно поднял брови: – Врешь, наверное? – проговорил Барнетт. – Нужно продублировать проверку, – сказал он, словно самому себе. – Эй! – крикнул англичанин, повернув голову в сторону хижины-дворца. – Выходи!
Забили припадочно большие африканские барабаны. Несколько чернокожих воинов-басуто выскочили из толпы с копьями на изготовку и, топая в раскорячку голыми ногами, принялись трястись в каком-то воинственном танце. Толпа подбадривала их прихлопыванием и притопыванием. Стоящие на крыльце англичане расступились, потому что в черном дверном проеме показалась какая-то ряженая фигура. На ней была одета раскрашенная деревянная маска зверского вида. На голове красовались драные пучки страусиных перьев, из под которых в разные стороны торчал длинный лохматый черноволосый парик. Ниже голого пузатого торса висели кожаные лоскутки, образующие что-то наподобие юбки до коленей. К ногам возле лодыжек были прикреплены бубенцы. Они при каждом прыжке издавали дребезжащий звон, от которого тревожно заржали привязанные к деревьям английские лошади. Ряженая фигура, звеня бубенцами, спрыгнула с крыльца и включилась в танцевальный ритм. В одной руке у нее была зажата большая берцовая человеческая кость, а в другой факел. Он медленно разгорался кровавым пламенем, испускавшим вонючий черный дым. Маршиш-хаан, его Жан узнал почти сразу, принялся скакать в середине своего воинства, размахивая горящим факелом и костью, приводя себя в экстаз. При этом он что-то нечленораздельно кричал и улюлюкал, чем вызывал восторг у своих подданных. Они тоже входили в прострацию, поднимая босыми ногами тучи пыли. Ритм ускорялся. Барабаны неистовствовали. Танцоры бешено дергали потными черными телами, медленно приближаясь к привязанным пленникам. Возглавлял ритуальное движение вождь-колдун. Двигался он прямиком к Жорисе, угрожающе выставив перед собой коптящий факел. В его намерения явно входило обжечь девушке лицо. Все ближе и ближе факельная копоть к лицу Жорисы. Вот черный дым маслянисто коснулся ее светлых волос и они покрылись гарью. Жан не сдержался и что было сил пронзительно закричал. И, словно откликаясь на его отчаянный крик, в небе сверкнула молния. Страшно треснул гром. От неожиданности Маршиш-хаан выронил факел и уже подбирать его не стал, потому что молния повторила свою сверкающую атаку, а гром в одно мгновение разогнал все танцующее племя. Негры с суеверным диким ревом бросились к своим хижинам, побросав копья и барабаны. Даже англичане и те поспешили во "дворец". Первым бросился туда Барнетт. Завершал отступление почему-то опустившийся на корячки Маршиш-хаан. Видно, ему так было удобней удирать. Через минуту площадка опустела. Стало абсолютно темно: черная грозовая туча закрыла небо. И только яркие вспышки молний на мгновение озаряли пустую поляну. Но дождя пока не было. Но вот-вот он хлынет. Лошади, привязанные к деревьям, от страха заливисто ржали и били копытами. И вдруг из кустов при очередной вспышке молнии выскочила черная фигура и, согнувшись, подбежала к столбам. Физиономия негритянского подростка показалась Жану Грандье очень знакомой. И уже совсем знакомым оказался голос, которым заговорил чернолицый парень: