Капитан Сорви-голова. Возвращение
Шрифт:
– Я люблю тебя, солнышко мое! – воскликнул Жан, проглатывая комок жалости к любимой, да и к себе, признаться, тоже.
– И я тебя, радость моя! – как эхо откликнулась Жориса.
– Не дадимся им живыми! – твердо произнес Сорви-голова, направляя свой револьвер на ближайшего улана. О, если бы уланы знали, с каким стрелком имеют дело, они не гарцевали бы так самонадеянно всего в какой-нибудь сотне метров от Жана. Их семнадцать наглых молодых парней. Мозги у них затуманены принятым с утра для храбрости стаканчиком виски. И они подколют без помех этих двух юных "поросят", которые, по их мнению, лишились всякой способности к сопротивлению. Как они жестоко ошиблись. Сорви-голова, практически не целясь, навскидку, как это проделывают ковбои с Дикого Запада Северной Америки, выстрелил пять раз подряд. И ни разу не промахнулся. Пятеро улан, выронив пики, свалились со своих коней. Двое были убиты, трое тяжело ранены. Следом раздались еще два выстрела. Стреляла из своего карабина Жориса. Один улан, как тряпичная кукла, от сильного удара выскочил из седла. Под другим рухнул конь и при падении подмял под себя всадника. Им оказался старший сержант. Расплата к нему пришла очень быстрая и совершенно справедливая. Потеряв буквально за несколько секунд семерых человек, оставшиеся уланы остановили
Глава III
И тут неподалеку раздался залп. Уланы все, как один, попадали с коней. Они были изрешечены пулями. Из ран потекла кровь, пропитав мундиры и затем забрызгав траву. Один улан свалился в двух шагах от Жана и Жорисы. Во лбу у него зияла дырка от пули, глаза остекленели. Пика, предназначенная кому-то из них двоих, воткнулась рядом в землю. Сорви-голова приподнялся над травой, увлекая за собой Жорису. Она встала, удивленно оглянувшись вокруг. Со стороны леса к ним приближался небольшой кавалерийский отряд. Жан сразу узнал буров. Они ехали, растянувшись во фронт цепью, не пряча пока винтовки. Молодые люди двинулись им навстречу. Жориса немного прихрамывала, и Жан поддерживал ее здоровой правой рукой. Впереди на гнедом коне ехал человек в широкополой шляпе и в грубой суконной куртке. Светлая борода и усы окаймляли еще достаточно молодое загорелое лицо. На воротнике куртки под солнцем блеснула большая золотая звезда. Сорви-голова узнал бородача, с которым познакомился в палатке коммандант-генерала Бота. Это был генерал Ковалев. Невероятная удача. И он тоже узнал капитана Сорви-голова. Несомненно. Он удивленно приподнял брови, а затем широко и радостно улыбнулся. Спешился, отдав поводья молодому негру, одетому как бур.
– Не ожидал вас встретить здесь, капитан, – сказал Ковалев, протягивая руку. Жан на минуту отпустил Жорису и крепко пожал сильную ладонь.
– Я к вам с пакетом от командующего, – Жан после рукопожатия отдал генералу честь. Он вытащил из планшета конверт и протянул его Ковалеву. Тот тут же вскрыл конверт и пробежал серыми внимательными глазами по тексту. Затем повернулся в сторону сидящего на коне негра и, протянув ему пакет, сказал:
– Каамо, скачи к Диппенбеку и передай, чтобы он рассредоточил свое коммандо вдоль реки и выставил дозоры. Скоро ожидаются незваные гости.
– Я мигом, Питер! – как-то не по-военному воскликнул негр и, развернув коня, умчался в сторону леса. Ковалев проводил его взглядом. Затем снова обернулся и заметил, что лицо Жорисы на секунду исказила гримаса боли.
– Вы не ранены, мефроу? – озабоченно спросил он.
Жориса отрицательно покачала головой и прижалась к Жану. Ей, видно, было не по себе после пережитого.
– Лошадь придавила ей ногу, – сказал за Жорису Жан.
– У нас есть врач, – озабоченность не сходила с лица генерала. – У нас тоже свой врач и священник, – ответил Сорви-голова, – только ему и остальным моим друзьям сейчас несладко – их уланы обложили в километре отсюда. Генерал прислушался. Издали слабо доносились хлопки выстрелов.
– Да, нужно помочь, – решительно сказал Ковалев и, повернувшись к своему сопровождению, немного повысил голос: – Пауль, вызывай наших из леса. Молодой безбородый бур поднес к губам драгунский рожок и несколько раз мелодично дунул в него. И почти тут же на лесной опушке появился большой отряд всадников и рысью поскакал к своему генералу… …Помощь появилась как раз вовремя. У отряда Поуперса заканчивались патроны, а уланы подползли почти вплотную, ранив самого комманданта и Поля Редона. И хотя раны у обоих были незначительными, положение маленького отряда оказалось почти безвыходным. Уланы готовились к решительному штурму. Но вместо этого они, едва завидев кавалеристов генерала Ковалева, помчались сломя голову к своим лошадям. Потеряв во время бегства еще человек десять, уланы вскочили на коней и, как выразился, обнимая своего капитана Фанфан, "дали стрекача". Затем Сорви-голову обнимали Леон Фортен и раненный в плечо Поль Редон, потом очередь дошла до буров. Но по-братски его заново приветствовали только Строкер, Шейтоф и Логаан. Остальные ограничились снятыми шляпами и кивками голов. Поуперс тепло поздоровался с Ковалевым. Пастор Вейзен сразу заметил, что левую руку Жан держит неестественно неподвижно. Он помог снять ему куртку и осмотрел локоть.
– Это всего лишь вывих, – успокоил Вейзен, – и с божьей помощью мы его сейчас вставим на место, – и он вдруг резко дернул Жана за предплечье. У того потемнело в глазах, и он осел на руки Фанфана, стоявшего позади. Вейзен вытащил из своей сумки пузырек с английской солью, открыл его и поднес к носу Жана. Он чихнул и пришел в себя. Локоть еще болел, но уже легко двигался.
– Спасибо, – сказал Жан, – посмотрите теперь Жорису, – и, превозмогая боль, помог слезть ей с коня. У Жорисы оказался ушиб бедра. Тоже ничего страшного. Пастор Вейзен после этого стал врачевать раны остальным. Закончив со своими медицинскими обязанностями, он взял на себя религиозные, отслужив молебен о даровании Господом победы и за упокой павших в этом бою. Буры встали вокруг пастора Вейзена, сняв шляпы и опустив головы, и повторяли слова молитвы. Затем все дружно запели псалом. Французы тоже сняли шляпы, но встали чуть сзади. Генерал Ковалев находился по другую сторону круга вместе со своими бойцами, но, видно по всему, в молебне участия не принимал. Он стоял молча, скрестив руки на груди. И еще два человека находились вне молельного круга: Пиит Логаан и молодой английский лейтенант – его сын. Отец вроде пытался включиться в общую молитву, но это у него не получалось. Сын вообще демонстративно отвернулся от псаломопевцев и стоял, набычившись, засунув руки в карманы брюк-галифе. Судя по всему, между отцом и сыном произошел какой-то неприятный разговор, потрясший Пиита Логаана. Это чувство ярко отразилось на его лице, побледневшем, несмотря на загар. Между тем молебен закончился, и буры отправились на поле сражения, где лежало около тридцати английских улан. Еще человек пять было ранено, но неопасно. Им оказали первую помощь, посадили на коней и отпустили вслед за скрывшимся остатком эскадрона, посвистев вдогонку. Чуть позже был отослан и старший сержант, извлеченный из-под лошади. Затем буры короткими лопатками стали копать две братские могилы: одну возле кустов, а вторую, поменьше, неподалеку от леса. Убитых забросали красноватой землей. Пастор Вейзен прочел заупокойную молитву, все надели на головы шляпы и хотели уже двинуться в путь, и тут Пиит Логаан обратился к генералу Ковалеву, показывая на стоящего в стороне сына:
– Этот лейтенант тоже хочет отправиться к своим.
– А его никто не удерживает, – пожал плечами генерал.
– Дело в том, что он… мой сын, – после небольшой паузы произнес Логаан.
– Ах, вот в чем дело, – немного нахмурился Ковалев. – Я вас понимаю. В моральном смысле.
– Все зависит от вашего решения, господин генерал, – сказал Пиит и посмотрел Ковалеву в глаза.
– Нет уж, свои семейные проблемы вы решайте сами, – махнул рукой тот. Логаан отдал ему честь и, развернувшись, подошел к стоящему "руки в брюки" лейтенанту. С минуту они о чем-то тихо и явно неприязненно говорили, затем Пиит подвел к лейтенанту коня. Сын, не попрощавшись, вскочил на него и, не оглядываясь, поскакал вслед за еще видимой вдалеке группой раненых улан. Логаан несколько минут смотрел на удаляющегося всадника, но тот так и не обернулся, хотя наверняка чувствовал отцовский взгляд. Пиит опустил голову и медленно вернулся к остальным, которые, кроме Сорви-головы, уже сидели на своих лошадях. Жан хотел сказать Пииту несколько сочувственных слов, но, взглянув на него, промолчал. Тут слова были не нужны. Все и так было ясно.
Кавалькада двинулась в сторону видневшегося на горизонте леса. Здесь кончался высокий вельд и начиналась лесостепная зона – бушвельд, постепенно переходящая в Лиденбургские горы, покрытые смешанным лесом. А дальше на север, за изгибом реки Олифант, – тропическая зона. Там – вечное лето. Но бригада генерала Ковалева хозяйничала за речной излучиной, там, где реку пересекает железная дорога Претория-Лоренсу-Маркеш. Мост возле городка Олифансфонтейн был взорван, и англичане никак не могли его надолго восстановить. Буры Ковалева уже три раза приводили его в негодность. Тогда мост окружили блокгаузами, но и это его не спасло. Недели две назад коммандо Яна Коуперса – ближайшего друга и сподвижника генерала – разгромило гарнизоны блокгаузов, и снова мост был взорван. И, взбешенный подобной дерзостью, Китченер приказал командиру дивизии, стоящей под Витбанком, генералу Торнейкрофту, не считаясь с потерями, уничтожить бригаду Ковалева. Но тот, предупрежденный Бота через Жана Грандье, вернулся на свою базу вовремя: за двое суток перед наступлением англичан.
Полк Джеймса Лесли поднялся по тревоге перед рассветом. Сонные солдаты долго не могли построиться в колонны, а когда построились, не смогли сразу взять маршевый темп. Полк на этом потерял полчаса, а нужно было преодолеть до рассвета пятнадцать километров и атаковать лагерь буров, расположенный на поляне возле деревни. Там разведывательный дозор видел палатки и фургоны. Там должен был находиться штаб генерала Ковалева – неуловимого бурского военачальника, держащего в напряжении и страхе все окрестные британские гарнизоны. Теперь с Ковалевым должно быть покончено раз и навсегда. Так на последнем совещании в штабе дивизии сказал генерал Торнейкрофт. Место предполагаемого нахождения соединения буров по оперативному плану должно быть окружено до рассвета силами четырех полков и батальона драгун и по общему сигналу красной ракеты уничтожено плотным огнем и штыковой атакой. На востоке уже забрезжил рассвет, а полк Лесли еще не вышел к намеченным позициям. И потому полковник нервничал. Вид солдат, нестройно шагавших лесной дорогой, его раздражал. Шли они расхлябанно и понуро, стволы винтовок смотрели в разные стороны. И это на глазах у полкового командира! Туманный, еще не проснувшийся лес, мрачно темнел по обе стороны дороги, петляющей вдоль берега мерно рокочущей Олифант-ривер. Здесь можно ожидать чего угодно, даже засады.
– Майор Гоббс! – окликнул Лесли командира первого батальона. – На ту сторону реки выслана охрана?
– Безусловно, господин полковник. Во всяком случае, я так полагаю.
– Безусловно, или вы так полагаете? – Лесли почувствовал прилив раздражения. – У нас лесная прогулка или боевой поход?!
– Я думаю, лейтенант Ньюмен догадался, – испуганно проговорил Гоббс.
– Лейтенант Ньюмен! – уже совсем разозлился Лесли. – Да он с утра, наверное, догадался только хлебнуть виски! Лесли терпеть не мог вечно пьяного лейтенанта Генри Ньюмена, отправленного совсем недавно в его полк из Оранжевой республики за какую-то провинность. Пьяница был изрядный, и никакие душеспасительные беседы ему уже не помогали. Каков пример для подчиненных! Ему поручить-то ничего нельзя. А Гоббс, болван, на него положился. "Элементарных вещей без меня сделать не могут", – зло подумал Лесли и, ударив шпорами коня, пустил его рысью вдоль маршевых рот. Проехал он недолго. Дорога спустилась вниз к реке, и там возле брода уже скопились привязанные к лошадям пушки; пехотинцы толпились на берегу, курили, перешучиваясь с артиллеристами. Полковник мог проехать мимо, но злость на Гоббса требовала выхода. К тому же Лесли увидел возле переправы того самого Ньюмена, неуверенно сидящего на коне. Точно, опять пьян с утра. Лесли въехал в самую гущу солдат и заорал на них, словно какой-нибудь сержант: