Капитан Сорви-голова. Возвращение
Шрифт:
– Вы что, штаны боитесь замочить? А ну, марш вперед!
Солдаты неохотно побрели в воду. Заусердствовали сержанты, стали подгонять рядовых. И тут у самой переправы разорвался снаряд, убив сразу с десяток солдат. Остальные бестолково заметались, не зная, что предпринять. Второй снаряд разорвался на другом берегу. Бурские пушкари взяли переправу в артиллерийскую вилку. "Так и знал, что будет засада! – лихорадочно стал соображать Лесли, проклиная Гоббса и заодно с ним Ньюмена. – Сумеем ли вырваться?" Но надежды на прорыв разрушились почти тут же, когда весь лес вдоль дороги затрещал сотнями выстрелов. Солдаты стали падать как снопы.
– Залечь в кустах! – заорал, выпучив глаза, полковник и увидел, как к нему, прижавшись к лошадиной шее, мчится опередивший свой батальон майор Гоббс.
– Назад! – бешено закричал полковник, и Гоббс то ли от выстрелов, то ли от испуга свалился с лошади неподалеку, но тут же вскочил бледный как сама смерть. Сзади кто-то тоже подъехал почти вплотную. Лесли оглянулся. Это был лейтенант Ньюмен. На его лице блуждала неопределенная улыбка, а изо рта за версту несло перегаром.
– Господин полковник, – пробормотал он заплетающимся языком, – прикажите играть отступление. Мы пропали. "Да мы пропали, – повторил про себя за Ньюменом Лесли, – они поджидали нас с ночи". Вокруг него свистели пули, но странно – ни одна не попала в полковника. Это при меткости буров. Тем более, что он на виду,
– Эй! – раздался из-за деревьев голос. – Сдавайтесь! Вы окружены!
– Британцы не сдаются! – пьяно выкрикнул позади Лесли Ньюмен, но тут же схватился рукой за грудь и стал сползать с лошади. Выстрела полковник не слышал. Он поспешно соскочил с коня и отполз за кусты. Рядом с ним оказался майор Гоббс. Глаза его испуганно сверкали.
– Видите, в каком мы оказались положении Гоббс, – зло проворчал Лесли. – И все из-за вас. Что теперь прикажете делать?
– Не знаю, господин полковник, – пролепетал майор, – может, как-нибудь прорвемся?
– Попробуйте, прорвитесь, если мы прижаты к реке и на том берегу тоже они засели. Наверняка. – Перебьют они всех нас, – пробормотал Гоббс. "Да уж перебьют – это точно, – подумал Лесли, – и меня не убили только потому, что ведь нужен же кто-то, кто даст распоряжение выкинуть белый флаг".
– Вам на раздумье две минуты! – снова послышался из-за деревьев тот же голос. Лесли тяжело и протяжно выдохнул, принимая решение:
– Ну, давайте, Гоббс, снимайте свой шарф и идите, узнайте, что им нужно? Какие у них условия? Гоббс сдернул с шеи шарф и, размахивая им, встал из-за кустов*…
…Солдаты поднимались, бросая на дорогу винтовки и поспешно задирая вверх руки. Из-за деревьев появилось несколько десятков буров, которые свои ружья держали на изготовку. Командовал сдачей в плен молодой человек лет двадцати с красивым безбородым лицом. Рядом, не отставая от него, находился черноволосый, подвижный подросток и еще двое молодых людей в охотничьих костюмах, явно не бурской наружности. Один был высок и белокур, а другой, напротив, среднего роста с тонкими чертами лица и узкой клиновидной бородкой. Говорили они между собой по-французски. В этом Лесли разобрался сразу. Молодой человек во френче отдал честь полковнику. Тот протянул ему револьвер и саблю. То же самое проделал Гоббс. И тут молодой француз увидел бездыханно лежащего лейтенанта Ньюмена. Он наклонился над ним, еще более узнавая, снял шляпу и поклонился убитому. Дал какое-то распоряжение на африкаанс, стоящим невдалеке бурам. Затем, перейдя на английский, предложил офицерам следовать за ним. Шли они в сопровождении четырех французов по лесной тропинке довольно долго, и Лесли даже показалось, что их конвой заблудился. Ведь они иностранцы, откуда им знать местные леса. Но юноша во френче ориентировался по компасу и шел уверенно. Примерно через час они вышли на поляну, где вокруг стояли бурские повозки, белели палатки, горели костры. Эх, не туда они наступали. Бурский стан в противоположной стороне. Опять их обманул неуловимый генерал Ковалев. Обманул и разгромил. И теперь они в плену. Возле центрального костра сидел на складном стуле какой-то бородатый бур и шурудил в нем веткой, иногда морщась от попадающего в глаза дыма. Увидев идущих к ним людей, он поднялся со стула и, улыбаясь, пожал руки молодому французу и его землякам. Затем неприязненно взглянул на английских офицеров, но все же вежливым жестом показал на лежащее по другую сторону костра бревно:
– Присаживайтесь, господа, – сказал бур по-английски, а затем снова обратился к молодому французу: – А вам, капитан, большое спасибо за проведенную операцию. Вы вновь оправдали свое прозвище – Сорви-голова. Молодой человек отдал ему честь. Его спутники сложили личное оружие пленных рядом со стулом бородатого бура. И, перейдя на родной французский, стали удаляться, оживленно переговариваясь. И тут из ближайшей палатки навстречу им выскочила явно девица, переодетая в мужской костюм, и бросилась на шею капитану. Он обнял ее за талию и поцеловал в губы. Сорви-голова – Брейк-нек. Где-то Лесли слышал это прозвище. Да, да, теперь он припоминает. Не тот ли это дерзкий и смелый мальчишка, что вынес приговор пяти членам военно-полевого суда, собравшегося по делу какого-то бура, отравившего два десятка лошадей артиллерийской батареи. Бура тогда, помнится, расстреляли. А мальчишка этот поклялся отомстить и приговорил пятерых офицеров к смерти. Многие в дивизии тогда потешались над его посланиями. И потешались напрасно. Не прошло и полгода, как все пятеро погибли от руки этого Брейк-нека. И вот теперь он здесь, в Трансваальском лесу, под командой генерала Ковалева. Ба, да неужели этот русобородый бур – тот самый генерал?!
И как бы подтверждая его догадку, к костру на коне подскочил какой-то боец:
– Генерал! – с радостным придыханием воскликнул он. – Солдаты разбежались. Бросили обоз.
– Молодец, Ян! – воскликнул Ковалев. – Теперь подождем вестей от Диппенбека, – сказал он более тихо. Ждать пришлось недолго. На поляну выскочил еще один всадник. Им оказался молодой негр, одетый, как бур.
– Питер! – закричал он. – Победа! Драгуны показали хвосты своих лошадок! – и негр белозубо засмеялся. Лесли понял, что разбит батальон прикрытия. И у него на душе стало не то, чтобы веселее, а полегче что ли. Ведь не только его полк попал в засаду. И Лесли с некоторым уважением посмотрел на генерала Ковалева. Тот был явно доволен исходом дела. Когда он взглянул на своих пленников, в его глазах даже появились веселые искорки.
– Ну что, господа, не хотите ли кофе? – гостеприимно произнес генерал. – А то вы, наверняка, не успели позавтракать. – Каамо, – обратился он к молодому негру, – принеси нам кружки, – и снял с костра висевший над ним котелок с булькающим напитком. Когда стальные кружки были наполнены густой темной жижей, генерал стал прихлебывать ее, искоса поглядывая на англичан. Те держали свои кружки в руках, не зная присоединиться ли им к трапезе? Наконец, Лесли для порядка пригубил обжигающую, мало похожую на кофе жидкость и задал тревожащий его все это время вопрос:
– Скажите, генерал, какова будет судьба наших людей и лично нас с майором? Ковалев, видимо, неохотно оторвался от своего занятия и немного иронично посмотрел на офицеров:
– А вы как думаете, господа, что я с вами должен делать? У меня нет мест концентрации всех ваших солдат. Как мне известно, их почти четыре полка. – Вы нас всех… расстреляете? – Лесли чуть не выронил из дрожащей руки тяжелую кружку. – Побойтесь Бога, полковник! – насмешливо воскликнул Ковалев. – За кого вы нас принимаете? Буры не расстреливают пленных. Вы же сами знаете. Мы всех ваших людей проводим за опушку леса. И маршируйте себе назад, хорошо бы до самой Англии. Но, естественно, без оружия. Оно нам пригодится. У буров и так много забот, – добавил он, уже нахмурившись, – и поверьте мне, забот горьких, – и снова стал пить кофе, глядя на огненные всполохи костра[5].
Глава IV
Кочевая жизнь бригады генерала Ковалева закрутила в суматохе воинских будней наших героев. Партизанская жизнь – вообще существование мало комфортное. Леса вдоль Слоновой реки не то чтобы совсем непроходимые, но достаточно густые. В них можно укрыться не одной армии, и англичане после разгрома экспедиционного корпуса Торнейкрофта стали побаиваться появляться в тех местах. Но все равно бурам Ковалева нужно было сохранять мобильность во избежание непредвиденных ситуаций. Ночлег меняли почти ежедневно, не задерживаясь на одном месте надолго. Хозяйство у генерала было обширное, разбросанное по большой территории, и штаб, к которому были приписаны Сорви-голова и его друзья, постоянно перемещался от одной деревни к другой, от одного коммандо к другому. На совещаниях согласовывались боевые операции против оккупантов. Их подготавливали очень тщательно. Ковалев и комманданты подолгу колдовали над картой: искали обходные пути и пути отступления и рассредоточения бойцов по многочисленным схронам, разбросанным в окрестностях Олифант-ривер. Так что после проведенной операции соединение генерала Ковалева словно бы растворялось в лесной чащобе. Но по первому сигналу снова становилось боеспособным, готовым нанести урон захватчикам. Капитану Сорви-голова вместе с Фанфаном, Леоном, Полем и бурами из отряда Поуперса была поставлена задача координировать действия между коммандо. То есть, попросту, они были курьерами генерала Ковалева. В этих почти постоянных передвижениях Жориса всегда была рядом с Жаном. Скакала на лошади, как заправский кавалерист. Жан неоднократно просил ее войти в свое положение и остаться в центральном лагере, но упрямая внучка президента, видно, была вся в деда. Она наотрез отказывалась сидеть в палатке и не отставала ни на шаг от мужа. Хотя иногда ее мучили приступы тошноты, Жориса не подавала виду и всегда была рядом с любимым. Да и самому Сорви-голове становилось от этого как-то легче. Не нужно постоянно думать и беспокоиться. Как там она? Она здесь, рядом: каждый день, каждую ночь. Леон и Поль давно уже втянулись в суровый быт бойцов партизанского отряда. Они быстро адаптировались, отвыкли от комфортного существования парижских рантье, и стойко переносили все тяготы кочевой жизни. Но обоих все чаще охватывала тоска по родине – любимой Франции. Боязнь погибнуть и больше не увидеть ее особенно преследовала сентиментального Леона. Он постоянно вспоминал свою Марту, которая вот-вот должна разродиться от бремени, и даже стал завидовать своему шурину Жану, супруга которого всегда находилась рядом, а его – за тридевять земель, в неведении о судьбе мужа. Ведь Леона и Поля послали выручить Жана и привезти его домой, а вместо этого они сами включились в боевые действия, конец которым, видно, еще далек. Леон тосковал по дому и жене. То же самое испытывал и Поль. И только азарт журналиста и исследователя не давал ему впасть в уныние. Фанфан испытывал совсем другие чувства. Он ощущал себя покинутым и одиноким. Полтора года он был преданным другом и помощником капитана Сорви-голова, он делил с ним кусок хлеба и тяготы войны и готов был умереть за своего командира и верного товарища. Они вместе проливали кровь в борьбе за свободу буров и поклялись быть вместе до конца. И тут появилась эта девица. И он, Фанфан, оказался лишним. Она стала для Жана Грандье не только женой, но и лучшим другом. Есть от чего разорваться сердцу мальчишки с улицы Гренета. С какой-то ревнивой завистью он следил за влюбленными тогда, на берегу реки Вильге, и видел все, что между ними произошло. Но если бы не это странное подглядывание из-за кустов, он никогда бы не узнал, куда утащили спящую пару черные воины басуто. Он не мог бросить в беде своего капитана и спас его и Жорису от гибели, а заодно зарезал их мучителей: Барнетта и того, желтого вождя. Теперь он немного успокоился и стал привыкать к присутствию этой женщины рядом с капитаном Сорви-голова. Но иногда иголочка ревности и обиды прокалывала душу преданного Фанфана. И все же он дал себе слово не покидать своего друга и благодетеля, пока тот его не прогонит. Но Жан Грандье словно не замечал перемен в своем лейтенанте и ординарце, хотя и перестал уделять ему прежнее внимание. Капитана поглотила любовь. Однажды во время одного из переходов в коммандо Яна Коуперса посланный в дозор Фанфан, медленно продвигаясь вместе со Строкером вдоль лесной дороги, вдруг услышал фырканье коней, цокот копыт, скрип колес и тихий английский говор. Через несколько минут в поле их зрения появилось с десяток повозок, запряженных лошадьми и окруженных с обеих сторон двумя взводами драгун. "Продовольственный обоз", – решил Фанфан. Переглянувшись со Строкером, они как можно тише пустили своих коней в сторону поляны, где на привале отдыхал отряд, возглавляемый Сорви-головой. Поуперс в этот день остался в штабе Ковалева. Перейдя с шага на рысь, дозорные примчались на поляну и сообщили Жану о приближающемся обозе. Сорви-голова от этого сообщения так внутри и загорелся. Ведь была явная возможность перехватить английский обоз и пополнить запасы буров трофейным продовольствием и оружием. Он приказал своему отряду пешком выдвинуться к лесной дороге и рассредоточиться вдоль нее. Пулеметчику Хаессену и ставшему его вторым номером Фардейцену было приказано отсечь отступление драгун. Затаились в придорожных кустах по обе стороны дороги. Ждали, затая дыхание. Жориса лежала рядом с Жаном, то поглядывая сквозь прицельную планку карабина на дорогу, то оборачиваясь в сторону мужа и бросая на него взгляд, полный нежности. Слева притаился Фанфан. Дальше кусты скрывали других бойцов. Ждали недолго. Из-за поворота показались лошади, а следом повозка, укрытая брезентом. По бокам с винтовками на локтевых сгибах ехали два драгуна в надвинутых на лбы касках. Мятые мундиры, усталый вид. Возница, тоже драгун, лениво встряхивал вожжами. Лошади шли неспешным шагом. Следом в таком же порядке двигалась следующая повозка с охраной по бокам. Жан пропустил первую повозку, предоставив ее Фанфану, и навел прицел своего маузера на драгуна возле второй повозки. Раздался выстрел. Драгун мешком свалился с коня. И тут же открыли огонь другие бойцы. Несколько драгун упало с лошадей, остальные спрыгнули сами и, спрятавшись под остановившиеся повозки, стали стрелять по придорожным кустам. Перестрелка продолжалась уже минут пять, не принося ни той, ни другой стороне существенного урона. Только мелкие выстрелы капитана Сорви-голова достигали цели. Для остальных драгуны, укрывшиеся за толстыми колесами, были пока неуязвимы. И вдруг из-за поворота послышался топот множества ног, и на дороге показались несколько рядов английских пехотинцев с примкнутыми штыками. Они быстрым шагом спешили на помощь своим. "Вот и нас обманули", – мелькнуло в голове у Жана, и он навскидку выстрелил в офицера, возглавлявшего наступление. Тот упал под ноги к своим солдатам. Силы были явно неравные. "Нужно удирать", – решил Жан и три раза пронзительно свистнул. Это был сигнал к отступлению. Все стали поспешно отползать в лесную чащобу. И тут до Жана Грандье донеслась короткая пулеметная очередь. Неужели Хаессен и Фардейцен не слышали его свист? Пулемет еще раз коротко затрещал и вдруг заглох, словно захлебнулся. Раздавались только выстрелы английских ли-метфордов. Англичане палили напропалую по внезапно исчезнувшему противнику. Когда часа через два, поблуждав по лесным зарослям, Жан, Жориса, Фанфан, Леон и Поль наконец добрались до поляны, где под присмотром капрала Гегеля находились их лошади, то увидели там всех своих товарищей-буров, кроме двух пулеметчиков. Их ждали еще несколько часов, да так и не дождались, и продолжили свой путь в коммандо Яна Коуперса. Видно по всему, Хаессен и Фардейцен погибли, как говорится, смертью храбрых.