Капитан Сорви-голова. Возвращение
Шрифт:
– Спасибо, господин офицер, – тихо пробормотала она, – мы очень кушать хотим. В глазах у Пиита Логаана стояли слезы. Он отдал детям все, что было у него в мешке. Сержант Фибс не посмел ничего сказать. Жан Грандье прекрасно понимал умом, что Пиит ведет себя неосторожно, но сердце его так же сжималось от гнева, боли и сострадания к невинным беспомощным детям, которых цивилизованные варвары лишили домов, уютных мягких постелей, согнали, как скот в один хлев, и морят голодом, чтобы их отцы и старшие братья перестали сопротивляться нашествию этих бандитов на родную землю. Они зашли в третий по счету барак. Сразу же в ноздри пахнуло смрадом. Даже широкие щели в досках не могли его развеять. Почти в полной темноте на двухъярусных нарах сидели и лежали вповалку десятки женщин всех возрастов. Здесь же копошились дети. Совсем маленькие, лет трех-четырех, сидели на руках матерей. Отовсюду раздавался сдавленный детский плач, успокаивающие женские голоса. В дальнем углу барака пели тихую протяжную песню. Слышался надрывный кашель и горестный стон. Видно, кто-то умер.
– Идите направо, – сказал Фибс, – там увидите дверь. Я подожду вас снаружи, здесь такая вонь! И он поспешно вышел из барака. Жан Грандье и Пиит Логаан двинулись в указанном направлении. На душе у обоих было тяжело и муторно. Зрелище, которое они наблюдали, могло бы вывести из равновесия человека еще не потерявшего остатки сострадания к людским бедам. Сколько их случалось на протяжении всей истории человечества. Рушились города, гибли империи. Люди безжалостно убивали людей. Ради своих разбойничьих, злобных корыстных интересов, они без зазрения совести тушили Божью искру одним ударом, одним выстрелом. А могли долго и жестоко пытать: каленым железом, колесованием или просто голодом и холодом. Какая это тонкая изощренная наука – уничтожать себе подобных, особенно слабых и беззащитных женщин и детей. Англичане в этой войне нашли новый метод. Его потом переймут и разовьют до таких масштабов, что то, чему ужаснулись Жан и Пиит, тогда покажется неумелой забавой начинающих дилетантов. Всего-то согнали в лагеря 100 тысяч и умерло в них "каких-нибудь" 26 тысяч, из них "всего" 22 тысячи детей. Разве это цифры?! Потом станут считать миллионами. И никто этому не ужаснется… Дверь оказалась выкрашенной в белый цвет. Она вела за капитальную перегородку, отделяющую дальнюю часть барака. За перегородкой слышался грубый мужской голос, выкрикивающий ругательства. И еще какие-то звуки, похожие на удары. Сорви-голова решительным движением дернул ручку двери на себя. Дверь со скрипом распахнулась, но человек, стоящий к ней спиной, этого не заметил. На нем были надеты галифе цвета хаки, вправленные в яловые сапоги. Но мундир отсутствовал. Одна белая исподняя рубаха с засученными рукавами и широкие подтяжки на плечах, поддерживающие галифе. Левая рука его висела на перевязи, и он усиленно "работал" одной правой, нанося кому-то, заслоненному им, методичные пощечины, при этом требуя у того ответа. Ответом были
– Это вы? – прошептали разбитые, окровавленные губы девушки. – Мы знакомы? – спросил Сорви-голова и тут же понял, что они в самом деле знакомы. Они воевали бок о бок и под Ледисмитом, и под Кимберли, где была окружена армия генерала Кронье и в плен попали несколько молокососов, в том числе Сорви-голова, Фанфан и Поль Поттер. Но им с помощью канадского капитана Франсуа Жюно удалось бежать. А вот другие остались в плену. В том числе… – Жорис! – удивленно выдохнул из себя Жан. – Да, – тихо прошептала девушка, – это я. Сорви-голова был немного ошеломлен таким открытием. Внучка президента Крюгера служила под его началом, переодевшись мальчиком. Теперь он вспомнил, когда после приема у президента он возвращался по коридору во главе своих молокососов, то на лестничном пролете заметил молоденькую девушку в длинном платье и модной шляпке. Она так выразительно взглянула на него из-под полей шляпы вот этими самыми глазами. А через три-четыре дня, когда вербовка в отряд разведчиков шла уже полным ходом, на сборный пункт пришел высокий, стройный, белокурый подросток и записался в роту под именем Жориса. Жану Грандье и в голову не могло прийти, что Жорис – это девушка, да еще внучка президента Трансвааля. Не догадался он и потом, в круговерти боевой жизни. Жорис почти ничем не отличался от молодых буров. В мужестве и решительности ему отказать было нельзя. Стрелял он метко. Все тяготы военной жизни нес безропотно. А ведь в армии буров было очень много женщин и детей. Особенно у Кронье. Потому-то он не сумел вырваться из окружения. Помешал огромный обоз, семьи и скот. Но Жорис или Жориса предпочла воевать, а не варить похлебку. Сорви-голова ножом разрезал веревки на руках и ногах Жорисы и помог ей подняться со стула. Пиит Логаан поддержал ее с другой стороны. Девушка попыталась улыбнуться своим спасителям разбитыми губами.
– Мы пришли за вами, – сказал Жан, – нужно поскорее выбираться из лагеря. Нам предстоит длинный путь. В Трансвааль к Луису Бота.
– Давай его привяжем к стулу пока не очухался, – предложил Сорви-голова, поглядев на Барнетта. – Опять он встал на моем пути, а убить не могу, безоружного и беспомощного…
Глава III
Засыхающие высокие травы вельда стелились под копытами лошадей лентами бурого серпантина, пересыпанного красноватой пылью. Солнце пекло нестерпимо, и только широкополые шляпы спасали от его испепеляющих лучей. Февраль – самый жаркий месяц в здешних местах. Природа готовится к приходу осени и проливает на землю зной и сушь. Речки, и без того в этих местах не полноводные, почти окончательно мелеют и превращаются в мутные ручьи, лениво текущие между высоких берегов, поросших чахлыми кустарниками. В рощицах с увядшей листвой прячутся от жары павианы – хитрые, жадные и наглые обезьяны. Антилопы наоборот предпочитают жаркие просторы вельда. Здесь им еще есть, где пастись, и они осторожно передвигаются небольшими группками, боясь попасть на глаза львицам или леопарду. Но тех в этой местности сейчас очень мало. Эхо войны распугало дикое зверье и оно ушло на восток, в сторону отрога Малути, ближнего хребта Драконовых гор в Басутоледе. Только стаи больших пятнистых гиен, называемых здесь "тигровым волком", безбоязненно бродят по окрестностям в поисках добычи. При отсутствии крупных хищников они чувствуют себя хозяевами оранжерийской степи. Но все же близко к конному отряду, скачущему на северо-восток по бескрайнему вельду, гиены не приближаются. Они только издали наблюдают за этими всадниками, некрупной рысью двигающихся вместе с запасными лошадьми в сторону истока реки Ка-ледон, берущей начало в горах на границе Оранжевой республики и Наталя. Их путешествие длится уже двое суток, а добраться до пункта своего назначения они предполагают дней за шесть-семь. Целая неделя скачки по степи и вдоль склонов Драконовых гор, для того чтобы попасть в лагерь армии генерала Луиса Бота под Эрмело у озер Крисси в самом центре истока реки Вааль. Впереди на буром жеребце скачет коммандант Поуперс. Правая рука у него так и висит на перевязи. Кобуру он передвинул на левую сторону и она у него всегда расстегнута. Широкая седая борода взлохмачена, но глаза из-под густых бровей зорко смотрят вдаль. Хотя Поуперс и выслал дозор – в него отправились Логаан и Строкер – лицо его неспокойно. Крупных сил захватчиков в этих пустынных местах, очевидно, нет. Что им здесь делать? Но какой-нибудь разведывательный отряд вполне может проникнуть и сюда. Расслабляться нельзя. Глаз и ухо нужно держать востро. Вот Поуперс и вглядывается вдаль и по сторонам. Мало ли чего? За ним следом едут четверо французов. Вид у Леона, а особенно у Поля усталый: весь день с небольшими привалами скакать по жаре… но они стараются держаться непринужденно и иногда весело переговариваются между собой. Частенько в разговор "встревает" Фанфан и со знанием знатока что-то рассказывает своим новым друзьям, проводя рукой по окрестностям. Жан Грандье едет рядом с Жорисой. Та уверенно держится в седле. Брюки она вправила в короткие замшевые сапоги со шпорами. Рукава у рубашки засучены. Под мышками выделяются темные пятна пота. На свою белокурую голову Жориса надела тоже мужскую шляпу. На луке седла лежит короткий маузеровский карабин. За спиной скатанное одеяло и замшевая куртка, уже изрядно потертая на рукавах. Избитое лицо стало постепенно заживать, благодаря стараниям пастора Вейзена, который едет в основной группе буров вместе с Шейтофом и Фардейценом. Полицейский лейтенант Спейч скачет чуть в стороне. Пуговицы своего синего мундира он расстегнул почти по пояс и подставил волосатую грудь встречному ветерку. И все же по его лицу текли тоненькие струйки пота, и он частенько прикладывался к фляге с водой, чтобы унять сухость во рту. Замыкали кавалькаду пулеметчики Хаессен и Отогер. Видно было по всему, что тяжелый пулемет тяготил Хаессена. Он недовольно хмурил брови и иногда пощипывал темно-русые усы. Бороду он не носил, но усы имел солидные, щегольски закрученные вверх. Отогер понуро скакал на рыжеватой тонконогой лошаденке, придерживая ее бока стоптанными и какими-то несуразно большими сапогами. Его лохматая ярко-оранжевая шевелюра и худое, заросшее щетиной лицо выражали полное безразличие к своей персоне. За собой он не следил. Сапоги и шляпу с огромными полями не чистил. Брюки из грубой материи на коленях засалились и покрылись степной пылью. Но он ее не стряхивал. Зато Эдвард Фардейцен был вылощен, как лондонский денди, и даже благоухал каким-то вонючим одеколоном, напрочь отбивающим запах пота. Он чему-то полупрезрительно улыбался, поигрывая на солнце своим золотым перстнем и иногда оценивающе поглядывая на едущую чуть впереди Жорису. Жан тоже изредка бросал взгляды на девушку. Он все никак не мог представить, что всего лишь год назад не отличал ее от парня, хотя сейчас, даже на поверхностный взгляд, ничего общего с мужчиной Жориса не имела. Или ему это так казалось, когда он узнал, кто она. Они с Логааном беспрепятственно вывезли Жорису из лагеря. Заместитель коменданта Ньюмен был настолько пьян, что даже не смог выйти проводить их до ворот. Провожал сержант Фибс. На ферме их уже с нетерпением ждали и, переночевав, с восходом солнца отряд двинулся в свой длинный и опасный путь. Предстояло за неделю преодолеть почти пятьсот километров. И это путешествие, конечно, не покажется легкой прогулкой. В первый день очень торопились. Ждали погони. Ведь наверняка, пришедший в себя Барнетт, должен ее организовать. Но этот день прошел, как ни странно, без происшествий, почти в непрерывной и утомительной скачке. Но никакой погони не наблюдалось. Что настораживало Сорви-голову, да и остальных, наверное, тоже. Только один Ольгер фан Шейтоф казался беспечным и даже веселым. Причина его веселья была хорошо известна, но удивительно, как в таком виде и на жаре он оставался бодрым и твердо держался в седле. На ночлег остановились в рощице серебристой акации на берегу полузасыхающего ручья. Напоили лошадей и с закатом легли спать, завернувшись в одеяла. На часах попеременно стояли Фардейцен, Строкер и Отогер. Каждый по полтора часа. Утомленный долгой изнурительной скачкой Жан быстро уснул неподалеку от Жорисы, только успев ей пожелать спокойной ночи. Спал он без сновидений и внезапно проснулся, словно его выдернули из сна. Над вельдом стояла теплая ночная тишина. Небо сияло множеством ярких звезд. Дул легкий прохладный ветерок, шевеля листьями акаций. В глубине рощи иногда фыркали спящие кони. Жан лежал на спине и смотрел в темное искрящееся звездами небо. Он находился в каком-то странном полубессознательном состоянии, хотя обрел после сна яркость зрения и слуха. Но тела он своего словно не ощущал. Оно находилось где-то в стороне от зрения и слуха. И зрение устремилось в небосвод. Жан видел звезды так четко и так близко впервые в жизни. Он будто чувствовал их теплый, мигающий свет на своих зрачках. Он скользил взглядом по переливчатым огонькам, пока не остановился на четырех маленьких звездочках, образующих неправильный ромб. Взгляд замер, не отрываясь от их слабого, по сравнению с остальным звездами, свечения. Да, это было непонятно, необъяснимо. Почему среди множества звезд взгляд выбрал эти четыре, в общем-то, невзрачные и не очень яркие? Но объяснить себе Жан не мог и не желал никаких объяснений. Он просто смотрел, не отрываясь, завороженно и вдохновенно. Он словно прикоснулся к тайне мироздания. В голове у него вдруг прозвучали стихи, прочитанные накануне Пиитом Логааном, когда они возвращались вместе с Жорисой из лагеря на ферму. Настроение у Пиита после увиденного было ужасное. Он долго ехал молча, не обращая внимания на молодых людей, и глядел в ночное звездное небо. И вдруг негромко стал читать стихи:
Ночь, полная созвездий,
Какой судьбы, каких известий
Ты широко сияешь, книга,
Свободы или ига?
Какой прочесть я должен жребий
В полуночном, бездонном небе?'[3]
Жан Грандье смотрел, не отрываясь, на Южный крест и вдруг звезды потускнели перед его глазами, непонятным образом превратившись в далекое женское лицо. Черты лица Жан не разглядел, но звезды, превращенные в глаза, запомнил. Видение длилось всего несколько мгновений. Звезды снова обрели реальность. И внезапно между ними четырьмя вспыхнула еще одна, пятая: красная, жгуче-огненная, похожая на каплю раскаленного металла или каплю горячей крови, разбрызганную на поверхности небосвода. Красная кровавая звезда озарила багряным светом окрестности и медленно потухла, не оставив следа. Только перед отраженным взором еще некоторое время пылал ее тревожный отсвет. Потом Жан Грандье снова уснул со щемящим чувством какой-то неведомой тоски. И весь следующий день он ехал по степи с этим смутным ощущением, конкретного объяснения которому дать не мог. Местность между тем к вечеру постепенно менялась. Все чаще в степи попадались рощицы и перелески, стоящие на небольших возвышенностях и окруженные высокими термитниками. Жухлая трава приобрела свежий, зеленый оттенок. Ручьи и речки, встреченные в пути, казались более полноводными. Возвышенности постепенно переходили в холмы, обросшие кустарником. Вдалеке за холмами паслись стада антилоп и буйволов с телятами. Фан Шейтоф предложил даже устроить на них охоту. Но Логаан и Поуперс не разрешили. Время терять было нельзя. Они должны успеть вовремя передать документы Луису Бота. Питались пока на привалах из запасов, взятых в Моодорпе. Но они постепенно заканчивались, и естественно было через день-другой пополнить запасы дичью. Когда солнце позади стало медленно опускаться за степной горизонт, на его противоположной стороне показались верхушки гор, покрытых зеленой растительностью. Еще через час путешественники остановились на ночлег на берегу быстрой и почти по-горному шумной реки Каледон, несущей свои воды на юг, к реке Оранжевой. На другом берегу Каледона была уже территория английского Басутоленда. Но никаких постов англичан поблизости Поуперс не заметил, сколько не вглядывался в свой бинокль. Решили на всякий случай расположиться в широкой лощине метрах в двухстах от реки, чтобы не привлекать внимания с противоположной стороны. Костер разжигать не стали. Поужинали всухомятку, запивая водой из фляг. Фан Шейтоф поделился содержимым своей фляги со Строкером и они, сидя на траве, еще долго о чем-то беседовали вполголоса, прихлебывая из фляжного горлышка. Хаессен и Отогер расположились чуть в стороне. Пулеметчик сразу завалился спать, укрывшись одеялом. Ему нужно было идти на пост под утро, в самый "сонливый" час, и он решил выспаться до этого. Отогер сам напросился у Поуперса в ночной дозор, ссылаясь на бессонницу. И в самом деле, он не спал и сидел, прислонившись к стволу вавилонской акации, надвинув на лоб шляпу. Из-под полей шляпы он смотрел куда-то в надвигающую тьму и курил самокрутную сигарету, пуская дым себе под ноги. Фардейцен укладывался спать основательно. Он после ужина почистил зубы мятным порошком при помощи щетки, выкурив предварительно вечернюю трубку. Затем снял свои шнурованные высокие ботинки и тщательно вымыл в ручье ноги, побрызгав их одеколоном из бутылочки. Надел на ноги запасные носки, улегся под одеяло, накрывшись им с головой, чтобы не беспокоили москиты. Поуперс, Логаан и Спейч перед сном провели небольшое совещание. При свете припасенной для этого случая свечи проложили по топографической карте маршрут на следующий день. Отряду необходимо было преодолеть километров шестьдесят вдоль уступов Драконовых гор, вплоть до границы с Наталем, обойдя с востока небольшой городок Гаррисмит, где наверняка расположен английский гарнизон. Пастор Вейзен долго молился, стоя на коленях возле ручья, втекающего в Каледон. Затем тщательно умылся, благословил своих друзей-соратников и лег спать, сложив руки крестом на груди. Французы тоже совершили омовение в ручье. Утомленные долгой изнурительной дорогой, Поль и Леон заснули почти мгновенно. Фанфан пристроился рядом с Жаном, но словоохотливостью в этот вечер не отличался. Они перекинулись парой фраз и Фанфан "завалился на боковую", как он выразился перед отходом ко сну. Жориса что-то долго не возвращалась. Она ушла в сторону реки, и Жан Грандье стал беспокоиться о ней. Некоторое время он еще сидел на своем одеяле, ожидая девушку, но потом все же поднялся и, мягко вступая по траве, медленно пошел в ту сторону, где скрылась Жориса. Он шел осторожно, внутренне смущенно и как-то даже робко, но беспокойство пересиливало эти чувства. Лощина, поросшая кустами и одинокими ивами, стрекотала множеством кузнечиков. На ближайшем дереве на одной пронзительной ноте гудела цикада. Воздух был прохладен и свеж. Чувствовалась близость реки и гор. В стрекотание кузнечиков вплетался размеренный шум Каледона. Жан вышел к его каменистому берегу, раздвинув кусты и спугнув при этом какую-то ночную птицу, которая, рассекая крыльями недвижный воздух, на низком полете умчалась в сторону гор. А из-за них показался полный диск луны, свет которой медленно окрасил ночную тьму в призрачный голубовато-золотистый цвет. И в этом свете на берегу реки стояла обнаженная девушка, заложив ладони рук за голову и подставив стройное тело вечерней речной прохладе и лунному свету. Жан замер, так и не опустив ветку кустарника, за которым стоял. Волна смущения ударила в голову, но он почему-то не отвел взгляда от Жорисы, хотя моральные правила должны были заставить его отступить назад. Но он смотрел, смотрел, не отрываясь, как девушка, постояв в такой позе еще несколько минут, медленно вошла в речную воду и, присев, стала плескаться возле берега, не решаясь, очевидно, заходить слишком далеко. И в самом деле, в центре реки течение было довольно сильным и наверняка холодным. Жориса купалась в реке, освещенной лунным светом, и Жан следил за ней из-за кустов стыдливо и трепетно. Но, как оказалось чуть позже, за купающееся девушкой наблюдали еще два глаза. Злобные и ядовитые. Они следил за ней из-за прибрежного камня, все больше распаляя длинное чешуйчатое тело. Тело это свернулось в клубок за камнем, а над его поверхностью поднялась тупая глянцевая голова, изо рта которой раздвоенной молнией вылетал длинный язык, а на затылке раскрылся кожаный капюшон – явный признак агрессивного раздражения черной африканской кобры. Обычно кобра не нападает первой на людей, но тут, видно, обстояло иначе. Жориса своим купанием невольно вторглась в охотничьи угодья этой страшной ядовитой змеи. Черная африканская кобра, в отличие от своей азиатской родственницы, часто селится возле водоемов и промышляет не только охотой, но и рыбалкой. И, в основном, рыбачит по ночам, хватая спящую рыбу, потерявшую в темноте подвижность. Жан заметил голову змеи совершенно случайно. Жориса уже выходила из воды к своей одежде и наклонилась за полотенцем, когда тоже заметила готовую к прыжку кобру. Девушка замерла, в ужасе глядя на пресмыкающееся. И эта неподвижность спасла ей жизнь. Если бы она вскрикнула или дернулась, кобра бросилась бы на нее, не раздумывая. А через мгновение в ночном воздухе раздались подряд два выстрела. Готовая к укусу голова змеи отскочила от шеи и плюхнулась в воду. Жориса на обессиленных ногах опустилась на полотенце. Жан спрятал револьвер в кобуру и застыл в нерешительности, не зная, как себя вести. Подходить к обнаженной девушке он не посмел, но и оставлять ее одну тоже не хотел. И тогда он окликнул ее:
– С вами все в порядке?
– Да, – тихо ответила девушка, оглядываясь на кусты.
– Одевайтесь, – сказал Жан, – я подожду вас. Он отвернулся, но что-то внутри его так и порывало снова взглянуть на Жорису. Но он подавил в себе это желание. Раздались шелестящие шаги. Раздвинулись кусты. Жориса подошла вплотную и вдруг быстро и неумело поцеловала Жана в щеку. Влажные волосы ее пахли свежестью и мылом.
– Спасибо, – сдавленным голосом сказала она. У Жана вспыхнуло лицо. Он смутился, может быть, впервые в жизни. И внезапно ему захотелось обнять девушку и прижать к себе. И тоже… поцеловать. Но, возможно, этот ее поцелуй только знак благодарности за спасение от смерти. И только. Жан подавил в себе и это желание, хотя оно распирало его душу. Со стороны лагеря послышались шаги приближающихся людей. И вскоре в поле зрения появились три темных фигуры с винтовками на изготовку. Спейч, Логаан и Строкер подошли вплотную. На их лицах читалась тревога.
– Что случилось? – спросил Пиит. – Кто стрелял?
– Я, – ответил Сорви-голова и вкратце рассказал о происшествии, опустив подробности.
– Как бы эта стрельба не растревожила англичан на той стороне, – озабоченно сказал Спейч.
– Если они там есть, – добавил Строкер.
– Я думаю, не полезут они через речку, – рассудил Логаан. – Глубина здесь на середине изрядная, да и течение…
– Все же нужно последить за тем берегом, – озабоченно сказал Спейч. – Мы здесь останемся, а вы отведите Жорису и успокойте ее, – Логаан дотронулся до руки Жана. Тот понимающее кивнул и взял под локоть девушку… В лагере спали только французы, которых, видно, нельзя было разбудить даже выстрелом из пушки. Фанфан громко заливисто храпел, лежа на спине. Буры были на ногах и готовые к любому повороту событий. Жан их успокоил, но все равно, пока не вернулись трое дозорных, никто не лег спать. На той стороне реки не заметили никакого движения. Значит, посты англичан, скорее всего, отсюда далеко. Постепенно все вошло в нормальную ночную колею. На часы встал Хаессен, которого под утро должен был сменить Отогер. Жан и Жориса долго не могли уснуть. Они лежали рядом, в каком-нибудь метре друг от друга. Жан слышал тихое дыхание девушки, а перед глазами все стоял ее обнаженный силуэт, освещенный лунным светом. Что с ним происходило, Жан не понимал. Раньше он думал только о приключениях, борьбе и славе. Им владели возвышенные, благородные чувства солидарности со слабыми и угнетенными. Он готов был отдать свою жизнь во имя этой борьбы. Но с появлением Жорисы какое-то другое, непонятное, но манящее чувство все сильнее и сильнее стало "сосать" душу. И он не мог его пересилить или отогнать. И надо признаться, он этого и не хотел. Сейчас он хотел дотронуться до ее руки и снова почувствовать на щеке поцелуй. И Жану от этого желания было и страшно и сладостно. Рука его сама, помимо воли, выскользнула из-под одеяла и двинулась в сторону лежащей на спине девушки. И вдруг пальцы встретились с тонкими трепещущими пальцами. Ладонь соединилась с ладонью. Они молча лежали, держась за руки и не решаясь ни на что другое. Они смотрели в звездное небо. И снова над их головами сиял Южный Крест. И они уже вдвоем смотрели на него, не отрываясь. И вдруг, как и в прошедшую ночь, между золотым звездным ромбом вспыхнула кровавая красная звезда. Она висела несколько секунд, а потом погасла, словно ее кто-то сдул с ночного небосклона. Жану стало не по себе. И тут же он почувствовал голову Жорисы на своем плече. Дрожь пробежала по его телу, и он ощущал, что девушка тоже вся трепещет. Он повернул к ней лицо. Глаза Жорисы были закрыты. Дышала она часто и прерывисто. Губы заметно подрагивали. Что-то толкнуло Жана. Он прижался своими губами к девичьим. Поцелуй получился неудачным. Да разве был у него опыт? Жориса ответила также неумело, но голова Жана тут же закружилась. И он, чуть не задохнувшись, снова поцеловал трепещущие губы Жорисы. Так они целовались несколько минут, уже по-настоящему обнявшись, но еще прикрытые каждый своим одеялом.
– Я люблю тебя, – тихо, с трудом выговорила Жориса.
Жан поначалу не понял фразы. Он опять поцеловал девушку в губы.
– Дай мне сказать, – вдруг решительно прошептала она. – Я люблю тебя уже давно. Ты мне очень понравился тогда… у дедушки, когда я тебя увидела на лестнице. И решила записаться в твой отряд. Но ты меня не замечал. Принимал за мальчика. А ты для меня стал всем! Понимаешь? Я за тебя умру, если надо… – и вдруг замолчала. Жан приподнялся на локте и взглянул на Жорису. У нее из глаз текли слезы. – Я, наверное, дура, что тебе все рассказала, – всхлипывая, проговорила она. – Теперь ты меня станешь презирать. Женщина не должна открывать своих чувств первой. Жан не знал, что ответить. Он только молча, с нахлынувшей на него нежностью, принялся целовать соленое от слез девичье лицо.
К середине четвертого дня путешествия отряд расположился на привал возле самого истока Каледона, вдоль берега которого всадники скакали с раннего утра. Их путь лежал в узкой речной пойме, с обеих сторон окруженной горами. Слева, по ходу движения, они были невысоки и почти до самого верха обросшие растительностью. Зато справа поднимались высоченные уступы гор Малути с сияющим на солнце снежным пиком Шампейн-Касл. Эта гора виднелась отовсюду, хотя до нее от Каледона целых тридцать километров. Но почти три с половиной километра высоты. Такое зрелище впечатляет. Поль Редон с восторгом в глазах то и дело поглядывал на снежный пик. Это третья по величине гора в Южной Африке. Выше ее только пик Табана и гора Монт-о-Сурс, да и то всего на 23 метра.
Им еще предстояло увидеть и его. Обе горы расположены неподалеку и составляют главную часть хребта южной части Драконовых гор. Именно отсюда берет свое начало великая река Южной Африки Оранжевая. Поль, сидя на лошади, записывал в блокнот карандашом свои впечатления. Он вел дневник путешествия и твердо решил по возвращении во Францию написать об этом книгу. Леон Фортен просто любовался природой. Для него, ученого узкой специализации, больше подходила лаборатория с колбами и реактивами в них, чем горные отроги и бурные реки. Но за последние два года он успел побывать и в Северной Америке и вот здесь, на Юге Африки. И для него открылась красота Земли. Вот только бы не было на ней войн и людских страданий. Замыкали движение Фанфан и наша влюбленная пара. Жан и Жориса ехали рядом, хотя идущая вдоль берега реки тропа была достаточно узкой и лошади шли по ней буквально бок о бок. Впрочем, их седокам этого и было нужно. Они ехали, держась за руки и смотря друг другу в глаза. Чувств они своих не скрывали, что в общем-то видели все участники кавалькады. Буры добродушно посмеивались в бороды. Только один Пиит Логаан иногда внимательно и грустно поглядывал на молодых людей через плечо и о чем-то вздыхал. Да и Фанфан почему-то потерял свой обычный оптимизм и веселость и сидел в седле, понурив голову. Когда остановились на привал на небольшой поляне, Фанфан расположился рядом с Полем и Леоном, демонстративно отвернувшись от Жана и Жорисы. Но Жан Грандье не замечал поведения своего приятеля. Он был целиком и полностью занят Жорисой. Он ухаживал за ней, помогая сойти с лошади, хотя девушка имела неплохие навыки езды верхом за время боевых действий в эскадроне Молокососов под личиной Жориса. Но сейчас прошлое словно было забыто и прежняя, переодетая в мужчину "амазонка" вдруг превратилась в хрупкую и почти беспомощную девушку, доверяющую себя своему возлюбленному. Жорисе, видно, самой нравилась эта новая для нее роль и она играла ее, хотя и неумело, но искренне. Но Жан никакой роли не играл. Он весь был поглощен вспыхнувшим в нем первым чувством, которое кипело в сердце горячей лавой. Вулкан любви прорвался сквозь корку юношеских амбиций и комплексов. Несмотря на то, что Жан Грандье был развит не по годам не только физически, но и умственно, в психологическом плане он во многом оставался на своем возрастном уровне и потому часто намеренно глушил в себе нарастающий прилив гормонов, направляя их призывный клич на поле битвы к жажде подвигов и приключений. Но вот прежний Молокосос Жорис превратился в юную и достаточно симпатичную Жорису и судьба свела ее со своим бывшим командиром, в которого она была влюблена. И Жан ответил любовью на любовь. Он ее внутренне жаждал. И весь его героизм, вся его бравада померкли перед вечным человеческим чувством. На привале они вместе с Жорисой пошли умываться к реке. Пили ее чистую горную воду. После разгоряченного движения они наслаждались прохладным покоем и радостным чувством близости друг с другом. Их лошади тоже пили, стоя рядом, пофыркивая от наслаждения утоляемой жажды. Жан скинул мундир и сапоги, и они с Жорисой, взявшись за руки, стали бродить по воде рядом с берегом, ощущая ступнями мелкую речную гальку, изредка поглядывая друг на друга и при этом чему-то улыбаясь. Теперь Жориса в глазах Жана казалась просто невероятно красивой. Ее избитое Барнеттом лицо совершенно зажило и покрылось легким загаром. Короткие светлые волосы еще более удлинились и закудрявились, что умиляло Жана. Серо-зеленые глаза смотрели на него влюбленно и преданно. А под мужской, расстегнутой на верхние пуговицы рубашкой выделялась упругая и довольно полная грудь, от близости которой у Жана сдавливало дыхание и кружилась голова. Стоя по щиколотку в воде, они стали целоваться, все плотнее прижимаясь, и обоим от этих объятий и поцелуев было волнующе-сладостно. Между ними еще стояла последняя грань. И они хотели и боялись преодолеть ее. На том берегу узкой реки, возле самого подножья холмов, быстро переходящих в горы, простирался луг, покрытый цветами. Над цветами порхали бабочки. Жан вброд перешел речку и принялся рвать благоухающие цветы. Насобирав их целую охапку, он вернулся к Жорисе, и она благодарно погрузила свое лицо в огромный бархатистый букет. Так они и возвратились на стоянку, где буры на костре уже поджаривали какое-то животное, убитое в отсутствие наших влюбленных. Возле вертела хозяйничал Ольгер фан Шейтоф. Это он и убил зверя, который оказался большим африканским муравьедом. Буры называют его "аарт-варк, что значит "земляной поросенок". Хотя на свинью он мало похож. Если только немного рылом. Мясо у него очень вкусное, правда, чуть-чуть отдающее муравьиной кислотой. Шейтоф обнаружил его случайно возле термитника, где "поросенок" лакомился своим основным деликатесом – муравьями. Как он появился там днем – не совсем понятно. Ведь муравьеды выходят за добычей, в основном, ночью. Наверное, сильно проголодался. Это его и погубило. Увидев Жана и Жорису с букетом цветов, все сидящие возле костра, невольно заулыбались. Мрачным остался только Фанфан, да Фардейцен, покуривая свою трубку, скосил глаза на появившуюся пару и не улыбнулся. Отогера поблизости не было. Он опять стоял на часах. Влюбленных пригласили к трапезе, которая вот-вот будет готова. Они уселись рядом с Леоном и Полем. Леон дружески обнял Жана за плечи и прошептал на ухо: "Я одобряю твой выбор. Марта бы со мной согласилась". "Спасибо", – также шепнул ему на ухо Жан. Между тем "поросенок" уже покрылся розовой корочкой и испускал довольно аппетитный дух. После надоевшего всем за трое суток билтонга, вид жаркого вызывал повышенный энтузиазм. Шейтоф хотел было открыть часть "неприкосновенного запаса", хранящегося во фляге на запасной лошади Поуперса. Но коммандант строго пресек эту попытку.