Капитанские повести
Шрифт:
— Да нет у нас совсем связи, Вольтер Иванович, слышал я, как радист капитану говорил.
— Капитану всех тяжелее, на нем вся ответственность, и мы ему в этом должны помочь. Вы поймите, что мы сейчас продолжаем революционные традиции!
— Насчет революционных традиций вы, Вольтер Иванович, мне можете не говорить. Я это очень понимаю. Вы об этом лучше вон Филиппу Лавченко растолкуйте, — сказал Валерка.
— А что Лавченко? Чего тебе Лавченко? Лавченко так же, как и все, — заерзал Филипп, — я тоже не хуже других, а тебе бы все позубоскалить, мало чего сегодня на палубе рисовал!
— Почему вы так себя вызывающе ведете, товарищ Строганчиков,
— Не обращайте на него внимания, Вольтер Иванович, он сам говорит, что это у него анти… — замялся Костя Жмуров.
— Что за «анти»?
— Это у него антитреп!
— Пойдемте лучше в курилку, там и расскажите чего-нибудь, а, Вольтер Иванович?
Вольтер Иванович заколебался. Потом улыбнулся:
— А что, может, действительно продолжим традиции, товарищи? Курить так курить!
Валерка Строганчиков тоже поднялся и взял Шурочку Содову за руку:
— Пойдем, Саня, подкоптимся, может, окорочок получится. Не идешь? Ай эм сори. Ну ладно, пойдем с тобой, почти женатик, — и он хлопнул по плечу Петю Полина, — пойдем, пока стармех в льяла не загнал!
— Тебя бы почаще туда загонять, эх и болтун ты яишный, Валерка!
Валерка представил, как он будет дотягивать сигаретку, держа ее у самого обгорающего золотого жучка, и сглотнул слюну.
24
Стармех заступил на вахту в двадцать ноль-ноль. Во фланелевой куртке нараспашку, надетой на голое тело, в легких брючках, в кашне, завязанном на шее, приземистый и коренастый, он неторопливо переходил от механизма к механизму. Ходил, а все думал о правом главном дизеле. Протекала втулка. Стармех взбирался по узенькому трапику, подходил к месту течи и согнутым замасленным указательным пальцем осторожно, словно слезы ребенка, подбирал набегающие капли. При этом он укоризненно качал головой: «Ну как же так?»
Мотористы вахтенной смены, с ватными шариками в ушах, осматривая механизмы, старались ходить так, чтобы попадать под струи вентилятора: они хотя и не охлаждали, но все-таки осушали пот. Кожу пощипывало и от пота, и от соленых душей, принимаемых несколько раз на день. Духота в машинном отделении была густая и мертвая, осязаемо набитая громом дизелей и тонким воем турбин газонаддува. Пить хотелось непрерывно…
Стармех вдруг почувствовал: что-то случилось в машинном отделении. То ли дизель стал стучать не так, то ли выключился один из вентиляторов, но стройная и привычная система звуков в машине нарушилась. Стармех, дернув за ниточки, вытащил ватки из ушей и завертел головой. Затем спустился с площадки у дизеля и медленно пошел по машинному отделению, вслушиваясь и всматриваясь в шкалы приборов. Но тут его тронул за рукав моторист Коля Некипелов. Затем Коля сунул два сложенных пальца под мышку.
— Температура? Где?
Коля, наклонясь к уху стармеха, прокричал:
— Левый главный!
Стармех проворно подбежал к дизелю. Да, пожалуй, и стучал он по-другому. Нет, стук был прежним, но прибавились какие-то новые нотки, словно что-то надтреснуло и вибрировало тревожно и сухо. Стармех шариком влетел на верхнюю площадку и побежал по ней, глядя на указатели температуры. Наверху вибрация дизеля была гораздо ощутимей. Стармех почувствовал, как у него вдруг в ином ритме заколотилось сердце. Он, обдирая на леерах ладони, соскользнул вниз, подбежал к пусковой рукоятке и стал плавно уменьшать обороты. Дизель их охотно сбрасывал. Уменьшив обороты до малого,
— Мостик! Прошу добро срочно остановить левый дизель.
Динамик всхрипнул, и ясный капитанский голос произнес:
— Опять двадцать пять. Серьезное что, Павел Ефремович?
— Срочно надо. Проверю — доложу, — стармех от нетерпения даже застучал микрофоном по столику.
— Ладно, давайте!
Левый дизель остановили. Басовито взвыла турбина и протяжно затихла. На секунду в ушах установилась тишина, а затем грохот машинного отделения ворвался в них с новой силой.
— Что же с ним? Неужели что с движенцем?
Вскрыли картерные лючки.
Стармех лег на ветошь, подброшенную кем-то из мотористов, и, подсвечивая себе переносной лампой, нырнул в лючок четвертого цилиндра. Через несколько секунд он так же стремительно вынырнул обратно и сел прямо на пайол.
Губы его невнятно шевелились, со лба покатился пот. Покачнувшись, он встал, сунул переноску Коле Некипелову, долго отковыривал дверь центрального поста управления, вошел и сказал старшему мотористу:
— Зови второго механика. Авария.
НОЧЬ
Ничто, кроме службы богу и монарху, не могло бы заставить меня подвергаться такой опасности…
25
Когда взволнованный, мигом потерявший свою сонность старший моторист Осетров, прерывисто дыша, срывающимся голосом сообщил об аварии, Александр Матвеевич Федоров едва ли не обрадовался. Кончалось длительное, надоевшее до чертиков монотонное бездействие, жизнь снова приобретала конкретный и энергичный смысл! Он налил на ладонь изрядную дозу одеколона и, крякнув, плеснул им в лицо. Затем растерся концом полотенца, схватил беретик и побежал вниз, в машинное отделение. Наступала его страда. Что же там могло случиться?
Весть об аварии мигом распространилась по судну, и внизу второй механик увидел добрую половину машинной команды. Все они глянули на Александра Матвеевича. Теперь вся надежда, может быть, была на его умную голову и руки. Он подошел к стармеху:
— Что, Павел Ефремыч?
Тот вытер руки своим же кашне и прокричал второму механику:
— Обрезало подвески верхнего коленвала. Давай смотреть!
Стармех был бледен. Зато кровь прихлынула к обычно бледному лицу второго механика. Срезало шпильки! Коленчатый вал работал без опоры. Почему он еще не сломался? Но если бы он сломался, то что бы было? Александр Матвеевич невольно еще раз глянул на стармеха. Тот, хотя и бледный, но целый и невредимый, стоял перед ним. А ведь левый главный дизель, эта махина, мог просто разлететься на куски. Стармех посмотрел на второго механика, швырнул на пайол кашне и выругался «в российскую технику».