Капкан на честного лоха
Шрифт:
Дома стояли на столбах, пол был высоко приподнят над землей. Усталым, измотанным тяжелой дорогой солдатам приходилось залезать на чердаки, под пол, шарить впотьмах, натыкаясь друг на друга. В таких домах черт ногу сломит, а человек запросто заблудится.
Во дворах стояли дровяные сараи и сенники, поражавшие своей основательностью. Дворовые постройки сложены из круглого леса, крыты тесом, даже треугольные фронтоны набраны из бревен и скреплены между собой деревянными шипами. Все хлева теплые, в них мычит и хрюкает домашняя скотина. Аксаев, пораженный зажиточностью староверов, часто сплевывал себе под ноги, злобно матерился и приговаривал:
– Сжечь бы тут все к такой-то матери. Все это поганое подворье. А этих сволочей посадить в БУР. Парашники, куркули чертовы, засранцы.
Руководивший обыском Ткаченко валился с ног от усталости, но виду не показывал, он распорядился провести по домам и надворным постройкам служебную собаку. Но овчарка, кажется, не понимала, чего от неё хотят люди. Она принюхивалась к новым незнакомым запахам, чихала, легкомысленно виляла хвостом и крутила головой по сторонам.
Кожин, опустив правую руку в дырявый карман, продолжал стоять на высоком крыльце своего дома, бесстрастными водянистыми глазами наблюдал за разгромом. Казалось, все происходящее его не касается, а обыск учиняют не на его, на чужом подворье.
Выпавший за ночь снег уже распаял, на истоптанном дворе чернели глубокие лужи. Ткаченко закончил осмотр последнего сарая, решил, что теперь очередь дошла до того дома, где, по словам хозяина, лежит покойник. Майор решил не церемониться с дедом. Проходя по двору, пнул сапогом подвернувшуюся под ногу испуганную курицу. Не дойдя пары метров до ступеней, он осипшим простуженным голосом позвал лейтенанта Радченко.
– Эй, лейтенант, – сказал Ткаченко. – Вот что, на задах сарая валяется длинный железный прут. Ты возьми его и поковыряй пол сараев. Может, под слоем земли есть погреб или ещё что.
– Есть, – лейтенант, понурив голову, побрел исполнять приказ.
Ткаченко, а следом за ним капитан Аксаев поднялись на крыльцо и снова наткнулись на старика Кожина.
– Мы должны осмотреть дом, – сказал Ткаченко. – Посторонись с дороги.
– Не пущу, – коротко ответил Кожин и спиной прижался к двери.
Аксаев почувствовал зуд в сжатых кулаках. В эту минуту он хотел только одного: в кровавый блин разбить физиономию Кожина. Отчаянным усилием воли капитан сдержал душевный порыв. А Ткаченко, напротив, проявил прямо-таки чудеса дипломатии.
– Значит, не сторгуемся, дед? – усмехаясь, спросил он.
Кожин отрицательно покачал головой.
– Старик, ты мне поперек яиц, – сказал Ткаченко.
– Уйди с дороги, мать твою, гнида, – добавил от себя Аксаев.
– Не пущу, – твердо повторил Кожин. – Наша вера запрещает…
Аксаев выскочил вперед, схватил Кожина за воротник тулупа, отпихнул в сторону, к задним перилам крыльца. Старик, готовый к такому повороту событий, вырвался, смело шагнул вперед, вновь заслонил собой дверь. И неожиданно ударил Аксаева кулаком в грудь. То был даже не удар, а слабый тычок.
Не ожидавший отпора Аксаев, выпучил круглые глаза. Последний человек, пытавшийся поднять руку на капитана, дать ему отпор, заживо сгнил в тюремном лазарете. У того зэка были сломаны ребра и копчик, отбита печень и желудок. Но, главное, от бесконечных ударов носком сапога в зад у него лопнула и свернулась чулком прямая кишка.
Ткаченко остолбенел от удивления, застыл на месте, не зная, что делать с руками. То ли душить старовера, то ли останавливать злобного капитана.
Но Аксаев все решил за начальство, размахнулся и съездил Кожину в ухо. Удар получился смазанным, кулак лишь проехался по виску. С головы старовера слетела шапка из овчины. Описав в воздухе полукруг, шапка упала в грязь.
Побелевший от ярости Аксаев шагнул вперед, ухватил Кожина за ворот. Смачно шмыгнул носом и плюнул соплями в лицо старика.
– В жопу тебя, гнида, – прорычал Аксаев. – Мразь, паскуда.
Старик на пару секунд закрыл глаза, рукавом вытер с лица плевок, но не отступил. Тогда Аксаев схватил старика за плечи и с силой оттолкнул от двери. Ткаченко уже хотел открыть дверь. Но тут Кожин левой рукой распахнул тулуп, вскинул спрятанное под полой ружье.
Ткаченко первым заметил направленные на его грудь стволы. От неожиданности он отступил на шаг, толкнув Аксаева.
– Ты что, старый, рехнулся? – прошептал Ткаченко.
– У, дьяволы, – сказал Кожин. – Сатанинское отродье.
Он нажал на спусковой крючок, пустив сноп картечин в грудь Ткаченко. От грохота выстрела у Аксаева заложило уши. Майор, уже мертвый, повалился спиной на капитана, тот отступил в сторону. Тело Ткаченко кубарем покатилось вниз по ступенькам.
Пятясь задом, Аксаев полез рукой в кобуру. Но кобура почему-то никак не хотела расстегиваться. Дед прищурился, норовя разрядить второй ствол в лицо капитана.
Аксаев рванулся вперед, снизу ударил ладонью по ружейным стволам. Грохнул выстрел, картечь разворотила деревянный навес над крыльцом. Аксаев оторвал руки от ружья, вдруг заскользил гладкими подметками по мокрым доскам, не устоял на верхней ступеньке. Взмахнув руками, капитан спиной вниз полетел по лестнице, стараясь ухватиться за балясины, держащие перила. Капитан перевернулся через голову, ударился затылком о ступеньку и через мгновение уже лежал грудью в грязной луже под крыльцом.
Лейтенант Радченко ещё не дошагал до угла хлева, когда раздался первый выстрел. Он забыл приказ майора Ткаченко прощупать пол сарае железным прутом, забыл все на свете. Лейтенант обернулся, на его глазах дед спустил с крыльца капитана Аксаева. Радченко сбросил с плеча ремень автомата, опустил флажок предохранителя, вскинул ствол.
За короткую секунду проворный старик переломил ружье, вытряхнул стреляные гильзы. Но перезарядить не успел.
Автоматная очередь ударила по ногам. Старик выпустил из непослушных пальцев патроны. Повалился на колени. Патроны раскатились по доскам пола. Вторая очередь пошла снизу вверх. Пули прошили Кожину правое бедро, плечо и шею.
Он харкнул кровью, бросил ружье и упал.
Аксаев выбрался из лужи и поднялся на ноги.
Смерть коснулась его своей костяной лапой, но в последний момент пощадила. От страха капитана трясло, как в лихорадке. Он скинул с себя ремень и грязный бушлат, ощупал предплечье правой руки и сказал самому себе: