Капкан супружеской свободы
Шрифт:
Оказавшись вскоре после спектакля на узенькой венецианской улочке и воссоединившись с другими актерами труппы (при этом, разумеется, им пришлось выдержать град мокрых поцелуев Лены Лариной, неуклюжее слоновье пожатие руки ее мужа и искренние, но чересчур долгие поздравления Володи Демичева), исполнители спектакля и их режиссер наконец-то обнялись сами и почувствовали себя победителями. Опустошенные и растерянные, досуха выжатые волнением, как лимон, они тем не менее понимали, что в этот вечер театр Соколовского совершил некий прорыв в будущее и что благодаря Лиде их выступление наверняка не останется на фестивале незамеченным.
– Куда теперь? – спросил Ваня, с каким-то новым для него, непривычным обожанием взиравший на свою партнершу.
– Время
Он был совершенно прав. В предыдущие дни Соколовский не настаивал на просмотре спектаклей других участников фестиваля, потому что, во-первых, у них было совсем мало времени, во-вторых, не хотел отвлекать ребят от сосредоточенного настроя на «Зонтик», а в-третьих, не любил перед собственными выступлениями ненужных сравнений и лишних эмоций, то самоуничижительных, то шапкозакидательских. Однако теперь, после бесспорного триумфа и в ожидании решения жюри, конечно, стоило бы поучиться театральным приемам и сценическому мастерству у друзей-соперников из разных стран.
– Ну, нет, – заупрямился Леонид Ларин. – Мы и так все едва живые от волнения и усталости. Если хотите знать мое мнение, то за оставшиеся дни фестиваля мы еще успеем объесться высоким искусством. По-моему, единственное, что нам сейчас нужно, – это хороший ужин и веселая компания.
– Значит, отправляемся в ресторан, – безапелляционным тоном заявила Елена. – Непременно морской, рыбный – это престижно и принято в Венеции.
– А потом закатимся куда-нибудь в ночной клуб, казино или варьете! – обрадовался Иван. Самый наивный и неискушенный из всей труппы, добродушный и непосредственный по натуре, он готов был теперь, как щенок, весело ловить собственный хвост и праздновать с друзьями хоть до утра. – Отметить же надо, ребята, когда еще выпадет такая удача!..
На лице Володи Демичева мелькнуло легкое неудовольствие, он выразительно оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь деревянного и, не найдя, постучал костяшками пальцев по Ваниной голове, бормоча: «Тьфу, тьфу, тьфу…» Ларины тоже накинулись на бедолагу с воплями: «Ты что?! Сглазишь!..» И посреди всего этого шума и гама, посреди дружеских тычков и необидных шуток, посреди мужского смеха и женских восклицаний один только Алексей наконец заметил, что Лида до сих пор не сказала ни слова.
– Может быть, спросим все-таки у самой героини? – медленно произнес он, адресуясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности.
Она стояла в такой задумчивости, что режиссеру пришлось еще раз повторить вопрос, перекрывая разговоры друзей, и окликнуть ее: «Лида!», чтобы она наконец обратила на него внимание. И когда девушка поняла, чего от нее хотят, то в наступившей вокруг тишине сказала ясно и так спокойно, будто только об этом и думала все время:
– Гондолы. Я хотела бы покататься на гондолах… и, если можно, всю ночь.
Лена Ларина явственно выразила своим взглядом: «Какая банальность!», Леонид почесал в затылке, вспомнив, должно быть, что это довольно дорогое удовольствие, а Ваня Зотов крикнул «Ура!» и залихватски обнял свою партнершу. И только помощник режиссера, оставаясь серьезным и невозмутимым, как скала, проговорил то, что хотел сказать сейчас молчавший отчего-то Соколовский:
– Слово победительницы – закон. Возражения не принимаются: едем кататься на гондолах!
Лида молчала и потом, позже, когда они всей веселой компанией отправились искать гондольеров, и когда нашли их и принялись шумно договариваться о цене и маршруте, забавно смешивая английские слова с исковерканными итальянскими, и когда со смехом загружались в нарядную, черную с золотом ладью, покачивавшуюся над потемневшей водой, и даже когда ей на грудь неожиданно упала роза, предприимчиво подхваченная Иваном перед самой посадкой у уличного торговца… Молчал и Алексей, мрачно подмечая и точно коллекционируя взгляды, которые в этот вечер бросали на Лиду мужчины труппы. Восторженные от Ивана, осторожные и задумчивые от Володи, откровенно заинтересованные от Леонида – все они казались ему опасными и раздражали своим неприкрытым желанием. Ему показалось вдруг, что эти мужчины – все как один – жаждут внимания Лиды, ее любви, ее тела, и, понимая, что ведет себя как мальчишка, он все же сходил с ума от неожиданной ревности и какой-то новой, безумной, стократ возросшей от ее неожиданного успеха страсти.
Рассвет уже заливал бледным светом лагуны Адриатики, когда друзья вернулись в отель. Едва дождавшись последних восклицаний и пожеланий спокойного сна, Соколовский зашел к себе в номер, налил полстакана отличного коньяка из платного бара и выпил резко, одним глотком. Потом постоял немного, глядя в окно на туманную даль моря, едва начавшую розоветь от солнца, и быстро, отчаянно, точно отпуская себя наконец на волю, рванулся по коридору к Лидиной двери.
– Хочешь, поедем с тобой во Флоренцию? – говорил он час спустя, медленно и бездумно поглаживая ее по щеке. – Я мечтаю показать тебе Боттичелли – настоящего Боттичелли, а не те бледные его копии, которые ты видала в цветных альбомах… А еще мы пойдем с тобой на Золотой мост, в эти древние, знаменитые ювелирные лавочки; я хочу, чтобы ты выбрала себе какую-нибудь безделушку на память – флорентийское золото славится во всем мире, ты же знаешь…
Не глядя Лиде в лицо, он почувствовал, что она улыбается, но продолжал размышлять вслух, все так же сонно и неторопливо произнося слова и ощущая себя в эти мгновения волшебником, который может бросить к ногам возлюбленной все радости мира.
– А может быть, лучше в Пизу? Я прежде думал, что эта знаменитая падающая башня тяжелая и темная – так она выглядит на снимках. А оказалось, что она кружевная, белоснежная и точно взмывает в небо… Да и бог с ней, с башней, самое лучшее в Пизе – это узенькие, таинственные улочки, такого настоящего средневековья ты больше нигде не увидишь. Можно рвануть и в Неаполь – юг, солнце, море и пицца… Я забыл – а может, никогда и не знал, – ты любишь пиццу? Или все-таки Рим?.. Мы пойдем с тобой в парк Виллы Боргезе, посидим у фонтана Треви, и на площади Испании я куплю тебе самое настоящее трюфельное мороженое.
– Ты точно декламируешь вслух рекламный путеводитель, – еле слышно засмеялась Лида и гибко потянулась в его объятиях. Простыня соскользнула с ее смуглого тела, точеные руки захватили его голову в крепкое объятие, и он почти не успел осознать поцелуя: таким мгновенным, легким, едва потревожившим губы – как прикосновение бабочки – было это касание.
– У нас остается всего несколько дней, и я хочу, чтобы ты увидела все лучшее в Италии, как когда-то увидел я, понимаешь?
– Понимаю, – прошептала она нетерпеливо. – Полежи спокойно, хорошо?
И ее рука отправилась в неторопливое путешествие по его телу, касаясь его так нежно и бережно, что Алексей, еще не остыв от недавней страсти, вновь ощутил, как сквозь него струится вечный поток желания, захватывая по пути в свою гибельную воронку и ее тело, и их общее в тот момент сознание, и воспоминания о прошлом, и надежды на будущее. Он рванулся навстречу ее рукам, соприкоснулся с ними своими собственными ладонями и забыл обо всем на свете. Ничего заученного, ничего привычного не было в ту ночь в их объятиях; он точно заново открывал для себя волнующие тайны женского тела, а она будто в первый раз ощущала себе повелительницей мужских желаний. Вечная тайна пола, загадка обнажения, череда притяжений и отталкиваний, стойкая грусть в момент самого сладкого трепета и непонятное отчуждение в тот миг, когда губы шепчут: «Я люблю тебя…» – все это суждено было познать им в эту ночь разом, вспомнить давно забытое, угадать неизведанное и ощутить себя счастливыми в тот самый час, когда счастье, горько плача, навсегда покидало их…