Капуста без кочерыжки (сборник)
Шрифт:
Клепанные медью двери, с жутким скрежетом разворотив петли, вывалились наружу. Вероятностный фильтр больше не существовал.
Бартоломью Казимирович не слишком удивился, когда низкий сводчатый потолок исчез, а в проеме показались деловито работавшие челюсти проходческой машины типа «червяк». Блестящее членистое тело «червяка» изогнулось, и он пополз по коридору, растягивая шипящую гармошку пневматического эскалатора. Золотарев улыбнулся, погрузил на бегущие ступени куль с несостоявшимся крупным мыслителем, пропустил Елену и зашел сам. Скромный старший инспектор, поеживаясь в предвкушении неминуемой
Длительно и безуспешно пыталась научная общественность вывести Радия Стомышева из состояния, близкого к летаргии. После этого случая, ставшего классическим, состав «Группы аномалий» был расширен, и сотрудники ее обязаны были дежурить днем по графику. Для явившихся с повинной последователей Думкопфа, а также для всех желающих в переоборудованном Замке Парадоксов была открыта специальная студия «Ренессанс», где они могли заниматься чем-нибудь общественно безвередным — к примеру, выпиливанием лобзиком и ведением малоинтересных бесед о сущности человеческого Эго.
А старший инспектор Бартоломью Казимирович Золотарев получил, к немалой радости, внеочередной отпуск для изучения растительного мира пустыни Калахари и право включаться в ночную работу по собственному усмотрению.
ВЛАДИМИР ХЛУМОВ
САМОЛЕТНАЯ СУДЬБА
У меня при взлете всегда закладывает уши. Говорят, носоглотка плохая. Может быть, и так. Только летать все равно приходится, потому что страна большая. Да и нравится мне летать. Я всегда поближе к окошку сажусь, леденец за щеку и смотрю-поглядываю, как уходит вниз затвердевшая поверхность, взрыхленная человеческим гением. Не то и запоешь вдруг от радости шепотом, про себя, что-нибудь тревожное и чувствительное. «Эй, — кричишь потихоньку облакам, — облака!» Молчат странники вечные, и не знаешь, чего еще дальше добавить.
В то прохладное сентябрьское утро, снаряженный командировочным удостоверением, небольшим багажом и ворохом поручений, я отправлялся в южные края. Просвеченный и намагниченный, первым ступил на самоходный трап.
— Ваше место во втором салоне, — строго предупредила стюардесса и, встретив мой добрейший взгляд, с улыбкой добавила: — Слева у окна.
«Слева у окна», — повторял я, проходя по пустому салону «Туполева» сто пятьдесят четвертого, нагибаясь и заглядывая в иллюминаторы. Оттуда струился хмурый сентябрьский свет, растворялся в таком же неживом внутреннем освещении, и от этого салон, пока еще совсем пустой, казался больничной палатой, а не транспортным средством. Впечатление подкреплялось каким-то странным аптечным запахом, источник которого вскоре выяснился.
Упитанный крупный мужчина с черной бородой в черном костюме уже расположился в моем кресле и, пристегнувшись моим ремнем, неподвижно смотрел в мой иллюминатор. Перед ним на откидном столике лежала горка таблеточных упаковок, возглавляемая пивного цвета флаконом, источавшим, как было ясно, тот самый резкий запах. Я слегка кашлянул и многозначительно
Немного погодя попутчик оторвался от окна, скользнул по мне тревожным взглядом и произнес в пустоту:
— Здесь, как в больнице, всегда вспоминаешь о смерти.
«Веселенькое начало», — подумал я и промолчал.
— Простите, я, кажется, занял ваше место, — искренне сожалел черный гражданин. — Но я должен сидеть у иллюминатора… — Он приумолк на мгновение и, преодолев какие-то сомнения, добавил: — Иначе я могу пропустить.
Нет, меня так просто не проймешь. Я развернул вчерашнюю газету и уперся в однажды прочитанное место. Пропустить он не может. Ладно, Бог с ним, в крайнем случае, буду спать.
— Хорошо, что вы — это вы, — не унимался мой сосед. — Я люблю спокойных людей, с ними легче преодолевать трудности.
Я даже попытался улыбнуться, но получилось не очень искренне, оттого стало мне еще неуютнее, и я с завистью посмотрел на переднее место, где крутой, коротко стриженный затылок случайно знакомился с обладательницей точеного профиля. Он уже попросил у соседки ладошку и что-то там выискивал. Наверное, линию судьбы. Я неслышно вздохнул. Удивительно, сколь полезны несуществующие вещи. Судьба, провидение — какая чушь, какое высокомерие предполагать, будто природа или сам Господь Бог только и заняты тем, как бы поизвилистее предначертать несколько миллиардов маршрутов с известным концом.
Загудели турбореактивным горлом движки. Защелкали ремнями пассажиры. Прошла бортпроводница. Заставила убрать соседа склянки. Тот нехотя выполнил указание и прошептал в самое ухо:
— Маршрут у нас опасный, южный, угнать могут, а самолет того…
— Чего того? — Я не выдержал, каюсь.
— Старенький самолетишко. — Он с силой надавил на пластмассовую обшивку, и та сухо хрустнула. — Полный износ. Даже не взлетим, наверное.
— Взлетим, — с наигранным энтузиазмом решил я перехватить инициативу, но гражданин в черном не сдавался.
— А вы заметили, какие глаза у стюардессы?
— Нормальные глаза, — втягивался я понемножку. — Даже очень ничего глазки.
Какие там глазки, я, честно говоря, не запомнил.
— Ну да, меня не проведешь. Тревожные глаза. Я ей прямо в зрачок заглядываю, а она даже не моргнет. Не иначе как что-то случилось. Вот уже сколько стоим, а ни с места. Куда она исчезла? Наверное, переговоры ведут.
В дверях появилась бортпроводница, и я криво ухмыльнулся. Но радость моя была недолгой. Стюардесса нагнулась и откуда-то снизу вынула спасательный жилет.
— Уважаемые пассажиры! Часть нашего маршрута пролегает над водной поверхностью…
Справа что-то заскрипело и навалилось тяжелым прессом. Бородач, упершись рукой в мой локоть, приподнялся, насколько позволял ремень, и голодным зверем следил за неуклюжими пассами бортпроводницы. Я видел только улыбавшееся девичье лицо с холодными, равнодушными глазами. Когда она перешла к подаче звукового сигнала, что-то там в ее жилете под мышкой заело. «Да Бог с ним, с сигналом, — подумал я, — если что, то и свисток не поможет».