Капут
Шрифт:
Я зашел в здание консульства. В комнатах на диванах и на полу лежали и сидели несколько женщин, бородатых стариков, пять или шесть мальчиков и несколько юношей, по виду студентов (одна девочка спряталась под столом Сартори). У одной женщины был разбит ружейным прикладом лоб, студент стонал от пулевого ранения в плечо. Я попросил нагреть воды и с помощью Сартори принялся промывать и бинтовать раны нарезанными из простыней полосами.
– Что за напасть! – говорил Сартори. – И именно сегодня, когда у меня разболелась
Когда я перевязывал женщине разбитую голову, она обернулась к Сартори и стала по-французски благодарить за то, что он спас ей жизнь, называя его господином маркизом. Сартори посмотрел на нее с утомленным видом, потом сказал:
– Почему вы зовете меня маркизом? Я – синьор Сартори.
Мне импонировал этот спокойный толстяк, отказывавшийся в тот вечер от титула, на который он не имел права, но которым с удовольствием позволял себя величать. В минуты опасности неаполитанцы способны на самые серьезные жертвы.
– Не подадите ли мне еще один бинт, дорогой маркиз? – обратился я к нему, чтобы компенсировать его жертву.
Мы присели на пороге: Сартори на стул, я на ступеньку. В окружавшем консульство саду густо росли акации и сосны. Разбуженные сполохами пожарища птицы шевелились на ветках, хлопая крыльями в тишине.
– Им страшно, и они не поют, – сказал Сартори, посмотрев на кроны и показывая рукой на темное пятно на стене дома, добавил: – Посмотрите на стену, на ней кровяное пятно. Один бедняга спрятался здесь, ворвались жандармы и размазали его по стене ружейными прикладами. Потом утащили его с собой. Это был хозяин этого дома, благородный человек.
Он зажег еще одну сигарету и медленно повернулся ко мне:
– Я был один, – сказал он, – что я мог поделать? Я протестовал, пригрозил, что напишу Муссолини. Они рассмеялись мне в лицо.
– Они рассмеялись в лицо Муссолини, не вам.
– Не издевайтесь, Малапарте. Я злился, а когда я злой… – сказал он с обычным своим спокойным видом. Потом затянулся и добавил: – Я со вчерашнего дня прошу полковника Лупу поставить солдатский пикет для охраны консульства. Мне ответили, что в этом нет необходимости.
– И благодарите Бога! С людьми полковника Лупу лучше не иметь ничего общего. Полковник Лупу – убийца.
– О да, убийца. А жаль, такой приятный человек!
Я рассмеялся и отвернулся, чтобы не видел Сартори. С улицы донеслись отчаянные крики, пистолетные выстрелы, потом мягкие глухие удары ружейных прикладов по головам.
– Они меня начинают всерьез раздражать, – сказал Сартори.
Он встал, по-неаполитански флегматично, спокойно пересек двор, открыл калитку и сказал:
– Идите сюда, входите.
Я вышел на средину улицы и стал заталкивать в калитку обезумевших от страха людей. Жандарм схватил меня за руку и получил сильный удар ногой в живот.
– Вы правильно сделали, – спокойно сказал
Нужно было не на шутку рассердить его, чтобы заставить так крепко выразиться. «Негодяй» было очень грубым для него словом.
Мы сидели всю ночь на пороге и курили. Иногда выходили наружу и заталкивали оборванных и окровавленных людей во двор консульства. Так собралось около сотни.
– Надо дать этим страдальцам попить и поесть, – сказал я Сартори, когда, оказав раненым помощь, мы вернулись на порог.
Сартори посмотрел на меня злым взглядом.
– У меня были кое-какие припасы, но жандармы ворвались и забрали все. Ладно.
– ’O vero? [116] – спросил я по-неаполитански.
– ’O vero, – ответил Сартори и вздохнул.
Было приятно находиться с этим человеком, я чувствовал себя в безопасности рядом со спокойным неаполитанцем, который дрожал от страха, ужаса и сострадания, но только внутренне – внешне он воспринимал все не моргнув глазом.
116
Правда?
– Сартори, – сказал я, – мы боремся с варварами за цивилизацию.
– ’O vero? – сказал Сартори.
– ’O vero, – сказал я.
Рассвет пробивал затянутое тучами небо. Дым пожарища стоял над деревьями и домами. Было прохладно.
– Сартори, – сказал я, – когда Муссолини узнает, что они ворвались в консульство в Яссах, он им такое устроит, что небо с овчинку покажется.
– Не издевайтесь, Малапарте, – сказал Сартори. – Муссолини лает, но не кусает. Он вышвырнет меня за то, что я дал приют бедным евреям.
– ’O vero?
– ’O vero, Малапарте.
Сартори встал и предложил мне пойти отдохнуть.
– Вы устали, Малапарте. Пожалуй, все уже кончилось. Кто умер, тот мертв. Ничего не поделаешь.
– Я не устал, Сартори. Идите спать вы, я покараулю.
– Отдохните хоть час, доставьте мне такое удовольствие, – сказал Сартори, усаживаясь на стул.
Идя через кладбище, я увидал двух румынских солдат в неверном свете, они сидели на могиле и молча жевали хлеб.
– Добрый день, d`omnule capitan, – сказали они.
– Добрый день, – ответил я.
Мертвая женщина лежала между могил. За забором скулил пес. Я бросился в кровать и закрыл глаза. Мне было нехорошо. Ничего не поделаешь. La dracu, подумал я. Это страшно – ничего не мочь сделать.
Я тихо засыпал и сквозь открытое окно видел уже освещенное рассветом небо, подсвеченное бледными отблесками пожарищ; шагающий по небу человек с огромным белым зонтом смотрел вниз.
– Спокойного сна, – сказал мне летящий в небе человек, кивнул головой и улыбнулся.