Кара-курт
Шрифт:
Мембрана кричала на всю комнату, Судзашвили слышал весь разговор.
— Смотри, — сказал он меланхолически, — совсем чужой полковник, сидит где-то в Ашхабаде и тот за горло берет... Ладно... будем выполнять приказ. Раз ехать — значит ехать. Всем надо ехать! Одному мне не надо. Ни на какой паровозной трубе ты не поедешь. Если даже на специальный тепловоз тебя посажу, скорей в Ашхабаде не будешь: колея одна, поезда друг за дружкой, от разъезда до разъезда, встречные пропускают. Если хочешь, за пакгаузом машина-полуторка стоит из Кызыл-Арвата. Вагоноремонтный завод присылал к морю бригаду на заготовку рыбы. Машиной скорей доедешь, а там уж считай — полдороги, свой брат — погранки до Ашхабада быстро довезут.
Майор проводил Андрея до стоявшей у пакгауза грузовой машины. В кузове — сети, непромокаемая рыбацкая роба, бахилы, рогожные мешки с угловатыми очертаниями, по-видимому набитые вяленой рыбой. Возле машины только один человек в форме железнодорожника, с руками, темными от въевшегося в поры металла и мазута.
— Почет и уважение рабочему классу! Доброго здоровья, Мурадберды! — приветствовал шофера Судзашвили и, едва выслушав ответное приветствие, без долгих проволочек попросил: — Возьмите с собой старшего политрука до Кызыл-Арвата. Вещей никаких, места займет немного.
— Пожалуйста, садись, поедем! — сказал Мурадберды.
— Машина у вас надежная?
— «Ласточка»-то? — Шофер похлопал рукой по запыленному кузову. — Вполне, товарищ начальник. Сами из железочек и палочек собирали. Какие только бывают у машин болезни — всеми переболела, теперь ничего не боится.
— Ладно. До моря твоя «Ласточка» доехала, домой сама побежит... — Судзашвили не договорил. Какое-то восклицание на родном языке непроизвольно вырвалось у него. Сузившимися глазами он всего секунду что-то наблюдал, затем, сорвавшись с места, устремился к мазанке комендатуры.
— Старший политрук, идем со мной! — крикнул он на бегу.
Когда Самохин входил в дежурную комнату, двое конвойных в форме войск НКВД выпроваживали в камеру предварительного заключения Митьку Штымпа и Ардальона Лягву. Оба, шумно протестуя, «качали права».
На столе перед майором — небольшой чемодан, пачки денег. Майор, высоко вскинув красивую голову и упираясь руками в стол, кричал на светловолосого, загорелого портового рабочего, стоявшего перед ним:
— Слушай, дорогой! Скажи, пожалуйста, ты майор или я майор, ты комендант или я комендант? Ты здесь можешь людей сажать или я могу их сажать?
Портовый рабочий, бледный и взбешенный не меньше майора, обернулся к вошедшему Андрею.
— Вы старший политрук Самохин? — спросил он и, получив утвердительный ответ, предъявил красную книжечку: «Лейтенант госбезопасности Овсянников». — Вы мне тоже будете нужны. — Он снова повернулся к коменданту: — Товарищ майор, ваши люди сорвали мне операцию. Сейчас у меня нет ни минуты, но мы еще встретимся. Арестованные и чемодан — опечатайте его и уберите в сейф — под вашу личную ответственность.
Овсянников вышел. Самохина прошиб холодный пот: Штымп и Лягва «огладили» Белухина — его чемодан.
— Вах! — вскинув ладони над головой, воскликнул Судзашвили. — Какой ты идиот, Шота! Какой идиот! С кем связался! Перестарались, сволочи!
Дороги, дороги, дороги... И в глубоком тылу фронтовые дороги...
Вперед и вперед неторопливо бежит, дребезжа и поскрипывая от старости, штопаная-перештопанная «Ласточка». Густой, горячий воздух бьет в лицо, гудит в ушах. За машиной стелется пыль, клубится у заднего борта, оседает на лицах и одежде.
Запах сетей, просмоленных веревок и вяленой рыбы, запах моря, смешанный с горячими и пыльными запахами пустыни, быстрое движение, встречный, иссушающий кожу ветер — все это отодвигало думы, притупляло неутихающую боль.
Несмотря на мрачные предсказания, «Ласточка» благополучно доставила Самохина до Кызыл-Арвата — небольшого пристанционного поселка, раскинувшегося в предгорьях Копет-Дага. Вдоль дороги замелькали дома, сложенные из камня-песчаника, глинобитные туркменские кибитки с плоскими крышами, редкие, иссушенные зноем деревья. Потянулась водоводная эстакада, с которой наливали установленные на платформах десятитонные чаны для Красноводска. Андрей распрощался со своими спутниками, отряхнул пыль, раздевшись, вымылся под краном эстакады.
Освежившись, Самохин направился к станции, выбирая, кого бы спросить, где пограничный КПП. Если полковник Артамонов дозвонился до Красноводска, то Кызыларватскому погранпосту наверняка дано распоряжение, как ему следовать дальше.
Из ближайшей пристанционной глинобитной постройки вышел солдат пограничник и доложил: «Товарищ старший политрук, вас просит к себе лейтенант».
Но вместо начальника КПП в глинобитной мазанке контрольно-пропускного пункта Андрея встретил крайне утомленный, с черными кругами вокруг глаз, русоволосый лейтенант госбезопасности Овсянников.
«Когда только он успел проскочить до Кызыл-Арвата?» Судя по невеселому виду Овсянникова, едва ли ему удалось напасть на след эпроновца.
— Как доехали? — держась подчеркнуто корректно, спросил Овсянников и, когда Андрей сказал, что доехал хорошо, приступил к делу без проволочек:
— Расскажите подробно, что произошло у вас на борту сейнера, постарайтесь вспомнить все, о чем вы говорили с Белухиным, слово в слово...
...Когда закончилась беседа с Овсянниковым, уже наступил вечер.
Самохин и Овсянников вышли во двор, где их ждала машина, с которой они должны были ехать в Ашхабад.
Из-за гор поднималась луна, над темными зубцами и увалами разливалось ее неяркое сияние. Тянуло ветерком. В поселке дружно горланили петухи, возвещая конец такого нескончаемого и такого утомительного дня, первого дня старшего политрука Самохина на среднеазиатской земле.
ГЛАВА 6. ЯКОВ КАЙМАНОВ
Полковник выслушал Рамазана, похвалил за расторопность, распорядился, чтобы его до рассвета вместе с ишаком доставили на машине в район тех родников, куда должна была прийти отара Ичана.