Кара-курт

Чехов Анатолий Викторович

На фронте, в чаду выхлопных газов, в смраде артподготовок, дыме пожарищ сшибались десятки и сотни танков, летели под откос тягачи и машины, составы вагонов. А здесь мирная рыбацкая флотилия развесила по всему горизонту дымную кисею газов, как будто не было ни войны, ни фронта, ни гибели десятков и сотен тысяч людей.

Когда приходит такая огромная беда, как война, жизнь смещается, переходит из-под кровель домов на бесконечные дороги, где по бесчисленным проселкам и тропам, лесам и болотам, столбовым трактам и шоссе, по морям и рекам все движутся и движутся десятки и сотни тысяч людей, отмеривающие — одни с запада на восток, а другие с востока на запад — десятки,

сотни и тысячи километров.

Дороги, дороги, переполненные людьми, военные пути-дороги... На земле, на воде, в воздухе — везде фронтовые дороги. Несут они всего лишь в двух направлениях — на фронт и от фронта — целые эшелоны судеб и каждую отдельную судьбу...

Вера и Лена, жена и дочь, остались там, на этих истерзанных войной, опаленных смертью дорогах. Андрей не мог, не хотел верить в то, что сказал Богданов. Но он знал, что тот сказал правду: слишком долго Марийка и начальник госпиталя не давали ему поговорить. «В машину было прямое попадание бомбы...» Но почему сам он, кадровый военный, старший политрук, отстоявший заставу, сумевший сохранить сводный отряд, вывести его из окружения, выбить немцев с железнодорожной станции, спасти эшелон с советскими людьми, оказался за тысячи километров от фронта? Как он очутился здесь? Куда едет? Зачем? Он должен быть там, где сейчас все, кто способен держать оружие, мстит за своих близких, истребляет врага. Андрей не мог понять, почему он едет не на фронт, а от фронта? Кто именно так решил его судьбу? Врачи? Что значит «ограниченно годен»? Что значит фраза военкома: «Посылаем вас на ответственное направление, война идет не только на западе»? Андрей считал заверение военкома лишь попыткой утешить его, хотя он не нуждался в этом.

Мерно постукивает дизель. Блики солнца, прыгающие по волнам, слепят глаза. Морской ветерок навевает запах моря и сетей, запах выхлопных газов. На небе ни облачка. Солнце палит немилосердно.

Из рулевой рубки вышел высокий, жилистый парень в матросской тельняшке и мичманке с «крабом». Это — Боря. Несмотря на то что ему всего семнадцать Лет, он исполняет на сейнере обязанности боцмана. И здесь, на рыболовной флотилии, остались только старики, женщины да вот такая зеленая молодежь.

Разминая папироску, Боря едва сдерживался, чтобы выглядеть солидно и не улыбнуться просто так, без причины, только потому, что стоит отличная, хотя и жаркая, погода, а рядом — старший политрук погранвойск, фронтовик, с которым очень даже лестно поговорить.

— В Красноводск скоро придем? — спросил Андрей.

— А вот зайдем на плавбазу и потопаем в Красноводск.

— На какую еще плавбазу?

Самохина уже изрядно тяготило это путешествие. В бакинском порту ему предложили плыть на рыбацком сейнере, и он согласился только потому, что рассчитывал прибыть в Красноводск на целые сутки раньше рейсового теплохода.

— Да на нашу, рыбфлотилию. Знаете теплоход «Сухона»? Целый консервный завод на борту. Там одна смешная история получилась. — Боря подарил Андрею одну из своих ослепительных улыбок и от всей души хохотнул: — Морячок эпроновец с водолазного бота на плавбазе с нашими девчатами прогулял, а его команда и утопала в Красноводск. Баб-то у нас полфлотилии. Так он теперь Христом богом просит зайти, подкинуть до своих, они там на какой-то другой участок моря работать пойдут.

— Откуда такие точные сведения? — с едва скрываемым раздражением спросил Самохин. Не хватало еще потерять несколько часов из-за какого-то гуляки эпроновца.

— А у нас радиосвязь! — радостно сообщил Боря. — А как же! Наш «Псел», поди, перед самой войной на воду спустили: новехонький.

Боря

тут же принялся расписывать Андрею еще какие-то исключительные качества своего сейнера, на котором, как нетрудно было догадаться, плавают только настоящие моряки, но Самохин не слушал его, мысленно проклиная и плавбазу, и радиосвязь, и так некстати подвернувшегося эпроновца.

— А вон уже «Сухона»! — сказал Боря.

Самохин пока что видел лишь какое-то сизое марево на горизонте, похожее на дымовую завесу, развешанную над морем. Никакой «Сухоны», по его мнению, там не было.

— Вы в отпуск, товарищ старший политрук? — спросил Боря.

— В отпуск, парень, в отпуск, — с горечью сказал Самохин, — отпустили на неделю...

— А потом опять на фронт?

— А потом опять на фронт...

Не мог же Самохин сказать этому парнишке, весь облик которого не вязался с понятием «боцман», что в такое тяжелое время, когда все едут на фронт, кадровый пограничник, да еще в звании старшего политрука, едет просто служить в глубокий тыл на среднеазиатскую границу.

— А вот меня не берут на фронт, — как-то потускнев, со вздохом сказал Боря. — Три раза убегал, с эшелонов снимали. На четвертый военком сказал: «Еще убежишь — под суд отдам». Вот и ловлю рыбу. Тоже ведь для фронта? А? Верно, товарищ старший политрук?

— Верно, Боря, верно, — уже тяготясь разговором, отозвался Андрей.

Его окликнули:

— Товарищ пограничник! Зайдите сюда!

Самохин оглянулся. Приглашал его к себе в рубку капитан сейнера, сивоусый, с прокаленным на солнце медным лицом, на котором усы и брови казались алюминиевыми.

В рубке, застекленной с четырех сторон, у штурвала дивчина, загорелая и плотная. Она повернулась к Самохину всем широкоскулым, монгольского типа лицом, кивнула в знак приветствия, вновь уставилась на шевелившуюся картушку компаса. Капитан сделал знак Самохину подождать, обратился к дивчине:

— Зульфия-ханум, иди поднимай на вахту Саодат, я пока у штурвала сам постою.

Когда девушка вышла, по-военному взял под козырек, представился:

— Капитан Садыков...

— Я знаю, что вы капитан, — не очень дружелюбно сказал Самохин, собираясь высказать претензию за потерю нескольких часов из-за какого-то гуляки эпроновца.

— Вы меня не так поняли, — прервал его Садыков. Он снова взял под козырек: — Заместитель начальника комендатуры Красноводска капитан Садыков. Провожу операцию. У меня к вам просьба: не проявлять никакого интереса к пассажиру эпроновцу, которого сейчас примем с «Сухоны».

Он показал Андрею удостоверение личности. Это в корне меняло дело. Но Самохин все-таки сказал:

— Могли бы раньше предупредить.

— И сейчас не поздно, — ответил Садыков. — Надеюсь, вы поняли: у эпроновца должно создаться впечатление, что пограничники им не интересуются.

— Понятно. Я вам больше не нужен?

Садыков молча кивнул. В рубку вошла женщина средних лет, такая же темнолицая, как и Зульфия, молчаливая и сосредоточенная, заняла место у штурвала.

Самохин вышел на палубу. Спускаться в кубрик не хотелось: здесь хоть продувало ветерком, а там духота, деваться некуда...

Сейнер приблизился к плавбазе, метрах в ста застопорил машину, покачиваясь на волнах.

Самохин отчетливо видел, как с плавбазы спустили шлюпку, в нее сели три гребца, рулевой на корму. Оттолкнувшись от борта, гребцы дружно опустили весла на воду, направляясь к «Пселу». Солнце отражалось от яркой пленки воды, стекавшей с весел, и от этого казалось, что шлюпка, мерно поднимаясь и опускаясь на волнах, взмахивает блестящими прозрачными крыльями.