Карабарчик. Детство Викеши
Шрифт:
Услышав знакомый голос, лайка подбежала к Кирику. Но тут случилось неожиданное. Спокойно лежавший Токшун стремительно вскочил на ноги, и в тот же миг бедный Мойнок оказался у него под брюхом. Задрав лапы вверх, он покорно лежал на спине, как бы говоря: «Я же маленький, отпусти, я не драчун».
Янька скомандовал:
— Токшун! На место.
Овчарка улеглась в углу. Мойнок всё ещё лежал на спине, задрав лапы, и смотрел добрыми глазами то на Темира, то на ребят. Он всё ещё боялся Токшуна, казалось, он просил: «Выгоните, пожалуйста, эту собаку». Кирик
— Э, хорошие гости так не поступают, — шутливо сказал Темир и погрозил пальцем в сторону Токшуна. В избе послышалось предостерегающее рычание овчарки. Янька взял её за поводок, вывел из комнаты и привязал к крыльцу.
— Токшун ещё не ознакомился, он понимает каждое движение. Когда ему грозит незнакомый человек, он считает обидой для себя, поэтому и рычит.
Ильгей внесла кипящий самовар. За чаем Мундус говорил сыну:
— Ребята будут жить у меня.
— Отвыкли они, отец, от аила, — резонно заметил Темир.
После того, как была построена изба, Мундус, несмотря на горячие уговоры сына жить вместе, наотрез отказался идти в избу и жил в аиле.
Только в сильные морозы он перебирался на печь и лежал там целыми днями, грея старые кости. Но, как только солнце начинало греть по-весеннему, Мундус опять перебирался в своё старое жильё.
— Родился в аиле и умирать там буду, — отвечал он обычно сыну, когда тот упрашивал его пожить ещё с месяц в избе.
Когда Кирик вместе с Мундусом перешагнул порог аила, на него нахлынули воспоминания.
Вот здесь, в углу, прикрытый овчинами, он спал крепким сном после того, как нашёл его Темир в тайге. Сидя у ярко горевшего костра, он длинные ночи напролёт слушал чудесные сказки Мундуса. Злой зимний ветер рвётся через тонкие стенки аила, колышет пламя очока, сердито воет в щелях утлого жилья и, взметая яростно сугробы снега, в дикой пляске кружится в ущельях. Под напев свирепого бурана слышится мерный голос Мундуса…
На солнечной стороне остроконечной горы, на берегу молочно-белого озера, жил-был мальчик… У него было круглое луноподобное лицо и блестящие, как звёзды, глаза, он никогда не плакал…
Как ручеёк, журчит чудесная сказка старика о счастливом мальчике. Буран утихает, старый Мундус подбрасывает хворост в огонь, тысячи искр летят в дымоход. Закрыв шубой Карабарчика, Мундус продолжает свою сказку.
…Он был маленького роста, поэтому, когда шёл, в траве его не было видно. Он сделал из шкурок двух белок просторную хорошую шубу и из одной лапки дикого козла удобные сапоги…
Карабарчик засыпал, сквозь сладкую дремоту доносился голос Мундуса:
…Когда шёл по траве, его не было видно…
Хорошо быть таким маленьким-маленьким и спрятаться в траве от злой Варвары и Зотникова.
Окинув взглядом знакомую обстановку аила, Кирик вздохнул и опустился рядом с Мундусом возле очока. Пришли Янька и Темир. В дверь аила просунулась круглая, с плутоватыми глазами голова Бакаша.
— Эзен!
— Заходи,
Возле жилья послышалось шарканье чьих-то старческих ног, и, нащупав дверь, в аил вошёл слепой Барамай.
— Эзен!
Явился охотник Амат, и вокруг костра стало людно.
Ильгей внесла кожаный мешок с чегенем и чашки. Старики закурили длинные черёмуховые трубки. Молчание прервал слепой Барамай.
— Слышал, Карабарчик прилетел, — начал он и, затянувшись, передал трубку соседу. Незрячие глаза Барамая, как бы разыскивая Кирика, блуждали по аилу.
— Первый раз он был у нас в год великих перемен. Чёрные вороны Кара-корума пытались закрыть своими погаными крыльями солнце, но сожгли их. Карабарчик всегда будет гонцом радости.
— Мундус, возьми топшур, спой песню о новой жизни.
Кирик подал старику инструмент. В аиле зазвучали струны топшура, и Мундус начал речитативом:
…Стали величавей наши горы и леса, Радость жизни новой нам партия дала. И теперь с нуждою расстались мы навек, Шагает по Алтаю новый человек…Струны топшура умолкли. Ильгей налила гостям чегеня. Барамай, поднимая чашку, повернулся к Кирику:
— Мы, старые люди Мендур-Сокона, приветствуем тебя, как сына нашего народа. Приветствуем и твоего русского друга. Пусть будет тёплой постель, пусть будет полным горящими углями ваш очаг — так говорит алтайская пословица.
И Кирик понял: навсегда исчезли страдания детских лет, перед ним открылась новая, большая страница из чудесной книги Алтын-судур [29] .
Через три дня ребята вместе с Темиром выехали в Тюдралу.
— Вернусь не скоро, меня не теряйте, — сказал перед отъездом охотник Мундусу и жене Ильгей. — Раз Прокопий вызывает, значит, нужен ему.
Вскочив на своего Буланого, Темир стал догонять уехавших вперёд ребят.
Кирику было немножко грустно расставаться с Мендур — Соконом, дедушкой Мундусом, славной Ильгей и лукавым Бакашом. Как быстро пролетели эти дни.
29
Алтын-судур — Золотая книга.
— Может, ты останешься еще погостить? — видя печальное лицо Кирика, спросил его накануне отъезда Темир.
— Нет, поеду с вами, — покачал головой Кирик и подумал:
«Расстаться с Янькой? Ни за что. Да и мама Степанида обидится! Нет, не отстану. Будем все вместе!» — решил он.
Завидев охотника, который мчался во весь опор, Кирик повернулся к Яньке.
— А Буланый по-прежнему бегает хорошо. Помнишь скачки в Теньге?
— Я тогда сильно боялся за тебя и за Буланого, — признался тот. — Ведь на скачках были лучшие лошади Алтая и арабский конь Аргымая.