Карафуто
Шрифт:
Ему было лет двадцать. У него были красивые губы и нос с горбинкой. Когда он улыбался, на щеках у него появлялись ямочки, как у девушки. И только руки, в трещинах, загрубевшие от работы, доказывали, что этот человек работает каждый день наравне с другими дровосеками. Окума наклонился к уху Володи и прошептал:
— У тебя будет красивый проводник. Он хорошо знает тайгу. Он часто бывает во всех соседних артелях дровосеков и держит с ними связь. Только — тсс!
И, повернувшись к товарищам, Окума строго сказал:
— Не забывайте, что язык болтается на бечевке. Надо его крепко привязывать.
Придвинувшись к Володе, он спросил:
— Скажи всем нам, есть ли правда величиной хотя бы с рисовое зерно, что в Росси нет ни одного помещика, ни одного хозяина?
И стало в бараке так тихо, что слышать было, как под потолком шелестит крылышками большой ночной мотылек. В раскрытые двери заглядывал месяц и струилась ночная таежная прохлада.
Двадцать дровосеков застыли, боясь пропустить хоть слово из того, что сейчас должны услышать в ответ.
— Нет ни одного помещика, ни одного собственника-хозяина, — громко ответил Володя. — Это великая правда, величиной на весь мир, так как это правда Ленина, нашей партии.
Все громко загудели, и каждый наперебой спрашивал:
— И полицаев нет?
— Нет и полицаев, — отвечал Володя.
— И ни одного приказчика?
— И ни одного приказчика.
— И никто не имеет права ругать и бить рабочего?
— Никто.
И снова все загалдели: «В мире есть страна без помещиков, без приказчиков и полицаев. Стоит еще жить на свете!».
Было решено, что Володя может отдохнуть, но медлить нельзя. Появится приказчик — придется скрываться. Завтра надо отправляться.
Юноша чувствовал, как радостно замерло у него сердце. Он перейдет границу? Неужели это правда?
Он заснул в бараке на полу вместе с лесорубами.
Рано утром его разбудил Окума. Он был взволнован.
— Что случилось? — спросил Володя.
Окума быстро загомонил.
— Тебе с Хабаровым нельзя медлить. Надо отправляться сейчас же.
— А в чем дело? — забеспокоился Володя.
Тогда Окума тревожно сказал:
— Я ночью вышел из барака и слышал в тайге барсуков.
Но Володя не понимал.
— Барсуков? Ночью?
— Ну да. Они здесь не водятся. Тем досаднее. Но я слышал их стук вот так, как сейчас слышу твои слова.
— Что стук?
— Ты этого не знаешь. Но я знаю и все тебе сейчас расскажу.
В барак вошел Морита.
— Это правда, что ты слышал барсуков? — спросил он так же тревожно.
Володя подумал, что, возможно, речь идет не о зверях, а о полицаях. Может, их здесь зовут барсуками?
Тем не менее оказалось, что Окума слышал стук настоящих барсуков.
— Ты не знаешь, но я знаю, и Морита знает, и много-много японцев знают, — продолжал Окума, — что барсук — оборотень и обжора. Ночами барсуки приходят в гости друг к другу и барабанят себя по надутым животам. Кто услышит такой стук — с тем случится беда. Верь мне, как ясному солнцу на небосводе.
— Но же не я слышал этот барабан, — возражал Володя. — Мне незачем бояться.
— Бедствие меня найдет через тебя, — ответил Окума. — Меня накажут за то, что я прятал тебя. Я хлопал в ладони, но не знаю, задобрил ли этим Духа. Тебе надо сейчас же уходить.
На пороге появился Хабаров.
— Вставай, Дорошук, — сказал он. — Нам в самом деле надо идти. Чем раньше, тем лучше. Хотя я не верю в синтоизских [5] духов, но я верю в полицаев, которые иногда сюда наведываются. Артель сейчас выходит на работу, а мы тронемся. Я хорошо знаю дорогу.
— Дорогу?
— Нет, конечно, никакой дороги нет, но есть медвежьи тропы, есть приметы, есть большой ручей, один и второй, вдоль которых нам надо идти, чтобы не сбиться.
5
Синтоизм, как и буддизм, — наиболее распространенная в Японии религия.
За плечами у Хабарова висела камышовая корзина.
— Это еда, — сказал он. — Окума уже обо всем позаботился.
Володя быстро встал. В самом деле, было бы огромной глупостью, если бы его здесь застукали жандармы. Надо немедленно убираться отсюда. Какое, в конце концов счастье, что он натолкнулся на дровосеков, что он имеет проводника до самой границы!
Благодаря за приют, Володя горячо сжал руку Окуми, хотя тот, кажется, и не привык выказывать таким образом свои чувства.
Простился с теми дровосеками, которых встретил возле барака, и вместе с Хабаровым отправился вглубь таежной чащобы.
Оглянулся и увидел Окуму. Тот стоял и хлопал в ладони. Он просил у Духа счастливого пути…
ПЕТР ХАБАРОВ
Утренняя тайга была неприветливая и хмурая. Она была будто мертвая, застывшая. Не чувствовалось ветерка, не шевелилась темно-зеленая хвоя.
Тайга спала. Она просыпается ночью. Тогда она полна сдержанного шепота и таинственного шелестения. Тогда просыпаются ее вкрадчивые жители, и их зеленые глаза светят, как фосфорическое сияние гнилого пенька.
Хабаров шел впереди. Он уверенно продирался сквозь чащи, иногда оглядывался на Володю, будто хотел убедиться, что тот не отстает. Вскорости вышли к ручью и долго шли вдоль его русла, пока тот не повернул куда-то в сторону.
Все чаще случались таежные сопки, покрытые лиственницами. Все более сопки были высшие и высшие, и вот Володя увидел настоящую гору, что поднималась возле небольшой речной долины.
Долина заросла осинами и березами, кустами бузины и шиповника. Высокая, по пояс, густая трава совсем скрывала узкую таежную речушку. Ее стальную ленту Володя увидел, лишь взойдя на склон сопки.