Карафуто
Шрифт:
— Где Катакура? — задыхаясь, крикнул он к Торадзо.
Японец медленно повернулся к Володе всем туловищем.
— Во-первых, как ты обращаешься ко мне, да еще в присутствия капитана шхуны? — прогудел он. — Не забывай, что я — помощник капитана. Во-вторых, я не нянька твоему Катакуре. А в-третьих, вон отсюда к чертям!
Володя снова бросился вниз. Может, Катакура уже сидит в кубрике?
Юноша обошел все каморки, где спали рыбаки. Катакуры нигде не было. А на следующий день рулевой, пугливо озираясь, шепотом рассказал нему, что случилось на палубе.
Когда
— Подожди, мучитель, подожди! Тебя не помилуют советские моряки!
Это были его последние слова. Катакура упал навзничь, голова его глухо стукнулась о палубу, из уголка рта пополз ручеек крови. Торадзо схватил парня под руки и выбросил, еще живого, за борт. Капитан, который был свидетелем этой сцены, одобрительно кивнул головой. Тогда Торадзо подошел к рулевому и сказал:
— Если кому-нибудь скажешь хоть слово, пойдешь следом! — И показал рукой на море.
КАТЕР С ЗЕЛЕНЫМ ВЫМПЕЛОМ
Двое суток Володя оставался в каморке без собрата. А потом к нему вместо Катакуры поселили нового рыбака, корейца, бывшего грузчика-кули, который в свои сорок лет имел вид настоящего деда. У него были страшные язвы на ноге, и они ему не давало спать. Старик, бывало, ночь напролет сидел, согнувшись, обхватив руками колени, покачивался и тихо стонал.
Прошло несколько дней после события с Катакуро. Рыбакам, конечно, сказали, что этот тяжело больной парень, наверное, упал в море и этого никто не заметил. Хотя не все этому верили, но правды не доискивались. Прибитые нуждой, трудной беспросветной работой, затерроризированные издевательствами и кулаками Торадзо, они молчали, хотя молчание это было зловещим, похожим на искру, тлеющую под серым пеплом.
Все дни был очень плохой улов. Сети вытягивали почти пустые. Однообразно звенели стеклянные поплавки. Володя метр за метром перебирал мокрое плетение морского невода и напряженно вглядывался в волны. Казалось, что сеть слишком тяжелая, что в ней запуталось что-то черное и большое… вот-вот из бездны появятся голова, руки…
— Катакура, — вдруг громко вскрикивал Володя. — Это — Катакура!
Но сеть оставалась пустой. Чуть шевелятся отяжелевшие руки, и голова тяжелая, как черный якорь.
Утром над морем опустился густой туман. Он качался и со всех сторон обступал шхуну. В этом тумане «Никка-мару», рискуя столкнуться с встречным судном, несколько часов шла вслепую. На самом деле это только так казалось. Капитан хорошо знал, куда он ее ведет.
Команде и рыбакам было строго приказано не разговаривать, соблюдать полную тишину и даже не курить. «Никка-мару» остановилась. Сотни метров новой крепкой сети пошли на глубину моря. За работой следил Торадзо. Наверное, из-за тумана и измороси он надел плащ — круглую пелерину с вырезом для головы, и был похожий на осадистый гриб. Но и он все приказы отдавал шепотом или жестами.
У Володи от нервного возбуждения дрожали руки. Он старался скрывать свое состояние от рыбаков, но они заметили его волнение, хотя и не поняли, в чем причина.
— Тебя трясет, — сказал старик-кореец с замотанными тряпьем ногами.
— Лихорадка, — ответил Володя, прикусив нижнюю губу.
Все рыбака знали, что шхуна находится в запрещенной советской зоне. Густой туман скрывал шхуну от сторожевых катеров советских пограничников. Этим и пользовался японский капитан, чтобы повести «Никка-мару» на запрещенный вылов рыбы.
Володя оглядывался на все стороны, напряженно вглядываясь в туман. Появись в эту минуту сторожевое судно, и конец всем его мыканьям! Он снова окажется среди своих родных советских людей, его нога ступит на землю родины, которую он покинул, казалось, много-много лет тому назад. Тем временем прошло всего полтора месяца со дня гибели «Сибиряка».
— Чего оглядываешься? — спросил старик-кореец. — Не бойся. Катер далеко. Капитан знает. Туман густой-густой, рыбу поймаем тихо-тихо…
Первая сеть дала большой улов. Кета и горбуша, всплескивая хвостами, серебристым потоком потекли в трюм.
Закинули другую сеть. Рыбакам дали горячего риса и по чашке саке. Большая волна качала «Никка-мару». Совсем недалеко остановилась и вторая шхуна, которая тоже, как настоящий вор, пришла сюда, в советские воды, под прикрытием густого тумана. Шхуна была огромная, почти вдвое больше «Никка-мару». Володя слышал, как Торадзо сказал капитану:
— Это «Нинтака». Чтоб ее нечистый потопил, она нам распугает всю рыбу!
Рис в мисочках исходил аппетитным паром. Но Володя не мог есть, его напряженное состояние почти превратилось в уверенность, что вот-вот налетит советский сторожевой корабль, и тогда крышка этим японским воришкам!
Но вокруг все было тихо. Казалось, что здесь не воровские шхуны, а мирные рыбаки спокойно ловят плоскую камбалу.
Когда же все случилось так, как Володя себе представлял, он оцепенел. Светло-серый острый нос сторожевого катера вдруг вынырнул из тумана. Он то падал, то снова поднимался на высокой волне. Рыбаки с «Нинтаки» заметили его только тогда, когда катер резко развернулся носом к борту шхуны и на ее палубу смело спрыгнул моряк с наганом в руке. Может, это был матрос, может — боцман. Володя видел, как развевались на ветру ленты его бескозырки…
Советский военный катер с зеленым вымпелом заметили и на «Никка-мару». В ту минуту, когда на палубе «Нинтаки» команда подняла руки и из рубки навстречу советским морякам вышел, льстиво согнувшись и потирая руки, японский капитан, Торадзо, не растерявшись, приказал перерезать канаты. Сеть пошла на дно. Вслед за нею за борт полетели переметы и другие орудия рыболовства. Но Володя знал, что это не спасет шхуну.
В трюме «Никка-мару» лежало много свежей рыбы, и это было наилучшее доказательство преступления, совершенного в советских водах.