Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница
Шрифт:
– А ты бы смог подраться с богом и победить? Вот Прокопий одолел быка и взял меня. С ним хорошо, он любит и молчит.
– Думаешь, я не могу? – взъярился Стас. – Я тоже могу сразиться с быком! Сейчас пойду и найду сохатого!
– Знаю, ты смелый и отважный мужчина. Но это невозможно.
– Почему?
– Сейчас весна, и звери пугливые. – Женя говорила так, словно утешала дитя. – Ты же знаешь, к сохатому даже близко не подойти. Но придет осень, и тогда они превратятся во всесильных богов леса! И в каждом движущимся предмете станут видеть соперника. Если хочешь, подожди до осени!
– Ты же мне обещала, – вспомнил Рассохин. – Мы уйдем в лес, там поставим палатку…
Отроковица к нему приблизилась, прикрыла рот ладонью и заговорила шепотом, чтобы избранник ее, погорелец, не слышал:
– Обещала… И непременно исполню. Прямо сейчас, хочешь? – вдруг сдернула штормовку и оказалась голой до пояса.
– Но нас же видят! – сдавленно прошептал Стас. – Нельзя!
Она прильнула к его спине грудью, как тогда, и задышала в ухо:
– Возьми меня! Ну, не бойся… И никого не стесняйся…
– Я так не хочу! Я хочу, чтобы в тайном месте… Чтоб наперекор судьбе…
– Ты трус! – Женя встала перед ним и стала снимать брюки. – Ты погорельцев боишься? Они отвернутся…
– Так нельзя, – пьяно проговорил он. – Ты блудница! Ты мерзкая тварь!
И вскинул винтовку.
Женя отступила и засмеялась высокомерно, а Прокошка замычал, словно бык, затряс бородой.
– И верно, блудница! – определил Христя. – Каких свет не видывал! Ни стыда, ни совести! Вот мы и испытали, напустили морок, она и открыла нутро.
– Зачем ты живешь? – прохрипел Стас. – Чтоб мужиков с ума сводить? Ты самая настоящая стерва!
– Стреляй ее, коль блудница, – возле уха шепнул огнепальный. – Или штыком пырни!
– Да ты не сможешь, Стас! – надменно произнесла отроковица. – Чтобы драться с богом, требуется мужество! А ты еще…
Рассохин нажал спусковой крючок, и ее отбросило выстрелом к валежине, а иначе бы сразу рухнула на землю. Тут же зацепилась раскинутыми руками, обвисла и стала медленно подламываться.
– Сейчас упаду… Поддержи меня!
Он рванулся вперед, и рогатина с хрустом вошла ему в грудь.
– Совсем и не больно! – сказал с радостью. – Как под наркозом… А тебе больно?
В это время Женю заслонил широкой спиной Прокошка – подхватил на руки и куда-то понес. А рядом со Стасом крутился Христя.
– Ей тоже не больно, – бормотал. – Мертвым не больно, паря.
– Зачем же я ее убил?..
– За измену, паря, за измену. По нашему уставу с блудницами так и поступают… Айда со мной, Стас.
– Куда?
– Как куда? Тебя же схоронить надобно. Не зверям же бросать на съеденье…
И стал спускать в могилу, без гроба, без домовины и почему-то стоя.
– Ты зачем меня так хоронишь? – спросил Стас.
Христе отчего-то весело было, кривлялся, подмигивал.
– По уставу положено, ногами вперед…
– А где отроковицу схоронят?
– Блудниц у нас в болоте топят…
Огнепальный спустил его в яму и там уложил на спину, руки на груди сложил.
– Ну, паря, спи спокойно! Я пошел.
– Погоди, мне здесь холодно, – слабо воспротивился Рассохин. – Ты бы хоть накрыл меня чем-нибудь.
– Землей закопаю, – откликнулся тот откуда-то сверху. – Согреешься…
И правда, на Рассохина посыпалась мягкая, теплая от солнца и легкая, словно сухой мох, земля. Она падала на тело, на лицо и ничуть не давила; напротив, сквозь нее можно было даже дышать и слышать – где-то на поверхности бесконечно чирикала ласточка. Под ее пение он и провалился в небытие и ничего больше не видел, не слышал и не ощущал.
Когда же очнулся, то почуял на своей голове горячую руку и, еще не подымая слипшихся от гноя век, узнал ее…
– Женя? – позвал он. – Это ты?
– Вот и очнулся, – проговорила она. – И узнал…
Отроковица сидела возле него, земли почему-то не было, и за ее плечом что-то светилось.
– Мы с тобой на том свете? – спросил Рассохин.
– На том, – отозвалась Женя и сняла руку со лба. – Ты помолчи пока, новопреставленный.
– Прости меня…
– И поделом мне, отрок. Добро, что ты меня убил, а не кто другой. Закрой глаза и спи, покойник.
Он послушно опустил веки и снова будто растворился в темноте. Времени он не ощущал, да и оно было ни к чему, поскольку мрак этот казался вечностью, а вечность не имела ни начала, ни конца.
В следующий раз он пришел в сознание от того, что ему в горло что-то вставляли, раздвинув зубы деревяшкой. У Стаса возник слабый рвотный позыв, и тут же послышался удовлетворенный голос:
– Добро, жить будет! Эвон, рыгнуть хочет… Терпи!
Стас открыл глаза и сначала увидел торчащую изо рта трубку с берестяной воронкой, потом смутные, старческие руки, которые что-то вливали из туеса. И лишь проморгавшись, различил дрябловатое лицо пожилой женщины, обрамленное черным платком.
Над ее плечом что-то светилось…
Старуха опорожнила туес и вынула трубку из горла Стаса, а потом разжала пальцами его зубы и убрала деревяшку. В пространстве без очертаний рядом с ней был кто-то еще, пока незримый, но осязаемый, ибо жесткие невидимые руки массировали ему ступни, терли, мяли, крутили пальцы.
– Гляди-ка, – сказала старуха, заглядывая ему в глаза. – Душа возвратилась.
Неведомый ее напарник поднес какой-то расплывчатый источник света, сам оставаясь в тени, и посветил в лицо.