Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница
Шрифт:
– А это что такое?
– Конечно же вы даже слышать о нем не могли! – по-ребячьи изумленно воскликнул профессор. – Стовест – это одно из названий, возникло в середине семнадцатого века, молчуны сократили для удобства. То есть он содержит ровно сто вестей о грядущем. Начиная с бытия человеческого и кончая вечностью божественной… Но я все по порядку! Итак, начало третьего века нашей эры, Канишка, император Кушана [37] . Представляете?
– Давайте так, Михаил Михайлович. Я сейчас поеду на Гнилую и возьму с собой Елизавету Максимовну. По дороге она мне все
37
Канишка, император Кушан (78–123) – царь Кушанского царства, подчинивший почти всю Северную Индию. В буддийской мифологии – один из защитников и покровителей буддизма.
– Пожалуй, вы правы! – обрадовался тот. – Но захочет ли она поехать с вами?
– А вы объясните причину.
– Несмотря на свой ум, она достаточно строптивая особа, – шепотом поделился Дворецкий и пошел первым. – Будьте с ней осторожнее, главное, не злите, она сердится…
Не приближаясь к костру, он знаками отозвал Лизу и теперь уединился с ней.
– Ну что, проел вам печенку профессор? – спросил Кошкин. – Не пытался арестовать?
– Мы с ним мило побеседовали, – усмехнулся Рассохин. – Но я так и не понял, о чем.
Гохман с Рябышем уже готовили сети – привязывали дополнительные грузила. Стас собрал и отнес в лодку рюкзак, участковый загрузил канистры с бензином. Улучил момент, склонился и прошептал:
– Гляжу я на вас с этой журналисткой… А вы ведь давно знакомы, или я в людях ничего не понимаю.
– Кто еще так глядит?
– Пока никто.
– Тогда помалкивай.
Договорить Рассохин не успел, поскольку Дворецкий привел Лизу.
– Не давай полных оборотов! – громко взмолился участковый. – Пожалей мотор!
– Елизавета Максимовна любезно согласилась на ваше предложение, – отчего-то радостно сообщил профессор. – Она посвятит вас во все наши тайны. Но когда вы дадите ответ?
– Какой ответ?
– По поводу научного руководства экспедиции?
Стас подал руку Лизе и помог сесть в лодку.
– По возвращении, Михаил Михайлович!
И с силой вытолкнул лодку на стремнину.
Обкатанный и обласканный Гохманом мотор заводился с полоборота. Рассохин помахал рукой, включил скорость и сразу закрутил на румпеле полный газ. Старая «Казанка» выскочила на глиссер, и ветер привычно толкнул в грудь.
Когда сора осталась за поворотом, Лиза развернулась к нему лицом.
– Ну, здравствуй, Стас, – вскинула фотоаппарат и сделала снимок. – Как тебе удалось убедить профессора?
Точно так же однажды фотографировала ее мать, когда они ехали на месторождение…
Ему хотелось ответить, дескать, мечтал остаться с тобой наедине, а мечтающие люди изобретательны, но вместо этого склонился и спросил:
– Ты письмо от мамы захватила?
Лиза порылась в своей дорожной сумке и достала сложенный пополам пластиковый файл, в котором был листок из тетради в клеточку и конверт. Рассохин не знал почерка Жени Семеновой, однако на вид это был женский, неторопливый и аккуратный – так писали те, кто в младших классах школы проходил чистописание, и даже студенческая скоропись не могла испортить такого навыка. Текст оказался коротким
На конверте почерк уже был совсем другой, и другим цветом ручки.
– А вот ее конспекты. – Лиза подала общую тетрадь. – Посмотри сам… Мне кажется, очень похоже.
Рассохин пожалел, что не взяли с собой Гохмана, бывшего криминалиста, который бы уж наверняка сказал что-либо определенное. Он заглушил мотор и стал сличать почерка, и вначале на самом деле показалось, есть схожесть, только некоторые буквы написаны по-разному.
– Ну и что? – не терпелось Лизе. – Это мама? Это она писала?
Стас полистал тетрадь и понял, что отроковица меняла почерк, видимо, в зависимости от настроения или ситуации – то спокойный, округлый, правильный, то скоропись, напоминающая распущенный моток проволоки, то резко измененный наклон букв. Никакого постоянства, стабильности, как и было у нее в жизни. Но при внимательном изучении даже невооруженным глазом стало ясно, что ни один вариант почерка Жени Семеновой не похож на тот, которым написано письмо. Безусловно можно было утверждать лишь то, что то и другое писали женщины, но разные.
– Надо в спокойной обстановке разобраться, – чтобы как-то пригасить любопытство и ожидание Лизы, сказал Рассохин. – На берегу и с лупой. А лучше показать Гохману. Он работал криминалистом.
А у самого защемило под ложечкой: все-таки была надежда на это письмо, особенно сильная после вчерашнего внезапного объявления Христофора. И если бы лодку стремительно не сносило вниз, он бы сейчас, не откладывая более, признался в убийстве ее матери.
– У меня такое чувство, эта мама писала! – заявила Лиза. – Чем больше читаю, тем сильнее верю.
– Ты себя убеждаешь.
– Значит, все-таки не она? Тогда кто? И зачем?
– Хотят заманить тебя на Карагач.
– Но кто?! Кто здесь вообще мог знать о моем существовании, кроме мамы?! Нет, это все так интересно! Я просто сгораю от любопытства!
– Тогда надо было поселиться в гостинице и ждать, – проворчал он, запуская мотор. – Этого рекомендованного мамой хорошего человека…
– Я так и хотела. – Она напрягала голос и от этого говорила как-то надорванно. – Но как бы я объяснила Дворецкому?.. А потом, милиционеры сказали, ты попал в плен к каким-то женщинам. И еще пошутили…
– Ринулась выручать?
– А как ты думал? Кстати, поселиться в гостинице еще не поздно. Вернемся, сбагрим куда-нибудь профессора и поселимся. Все равно нужно ждать Бурнашева, ты же говорил…
– Сбагришь профессора, как же…
Конечно, надо было признаться, с чем он жил и живет десятки лет и что буквально вчера ему было подтверждение от огнепального Христофора, а письмо Жени поставило точку. Но Рассохин, как утопающий, хватался за любую соломину, брошенную ему изворотливым сознанием – сказать сейчас, в лодке, среди полноводного Карагача, реакция Лизы может быть непредсказуемой. Например, не захочет ехать с убийцей матери, потребует высадить, или еще хуже – начнется истерика, бросится вплавь…