Каракалпак - Намэ
Шрифт:
Протокол не случайно сохранился. Я берег его особо тщательно, все ждал, что автор, может быть, объявится. Но он не объявился. То ли и впрямь был новичок и то, как встретили в Союзе писателей его первую рукопись, навсегда отвратило автора от желания пробовать свои силы в литературе? То ли рукопись — мистификация опытного писателя, которому просто хотелось посмотреть, полюбоваться, какая кутерьма вокруг нее поднимется?
Не знаю. Теперь об этом можно лишь гадать.
Мне конечно же хотелось прочитать рукопись, но она хранилась в сейфе у председателя, и ее никому не выдавали, чтобы, как выражались, «не возвращаться больше к этому вопросу без особой надобности». Хотелось мне и повстречаться с автором, поговорить с ним, поскольку я чувствовал, что тоже хочу и, кажется, даже смогу написать роман.
Мой дедушка говорил: «Главное вот что — не ищи себя среди великих, а ищи величие в себе».
Применительно ко мне это можно было выразить иначе: не ищи себя среди писателей, а ищи писателя в себе.
Так-то оно так, только трудно искать в одиночку.
23
Из советов моего дедушки. На любой вопрос есть три ответа: «да», «нет», «не имеет значения».
Сам я привык к первым двум, а тех, кто отвечает «не имеет значения», терпеть не могу. Что за чванство? Что за безразличие? Что значит «не имеет значения»? Для кого «не имеет»? Для того, кто спрашивает, — имеет. Потому он и спрашивает. Если для тебя безразлично, то объясни почему. Все это одна лишь хитрость. Просто сказать «да» или «нет» труднее, чем увиливать от ответа. Но сам-то человек должен знать, как он относится к жизни. Если для человека жизнь «не имеет значения», то ему и жить-то незачем.
Хочу, чтобы вы, мои внуки, всегда отвечали прямо. Да так да. Нет так нет. Без всяких там уловок и увиливаний. Тогда ваша жизнь будет счастливой. Тогда и душа моя будет спокойна и на этом и на том свете…
Я всегда дорожил спокойствием дедушкиной души. Действительно, нерешительность — это не путь и даже не тропинка. Но и путь выбрать тоже непросто. Особенно путь в литературе. И тем более когда сама литература находится на распутье.
А в середине пятидесятых годов наша национальная литература находилась именно на распутье. Все понимали, что она сильно отстала не только от мировой или русской (это и понятно — до революции у нас не было своей письменности и, само собой, письменных произведений), но и от соседних литератур, например от казахской и узбекской. Все понимали: нужна нам реалистическая проза. Однако пока не было не только романов и новостей, но не было и навыка их создания и привычки к их восприятию. Существовали лишь поэзия да в какой-то мере критика (если хоть в какой-то мере можно относить к критике те «размышления» о поэзии, которые появлялись в нашей республиканской печати в те годы).
Влечение к поэзии, «влечение — род недуга» испытывала тогда не только литература в целом, но и каждый отдельный человек. Сужу по себе.
Вроде бы уже напрочь отрешился от мечты стать поэтом. Вроде бы уже окончательно решил заняться прозой. Но поэзия не отпускала. Она как хмельное зелье — хоть и тошнит уже, а все тянет.
Поразмыслив, я принял компромиссное решение, однако тогда оно казалось мне (если опять-таки применить нынешнюю терминологию) комплексным. Задумал перевести статью Владимира Маяковского «Как делать стихи».
Конечно, заимствования, подражания, пересказы — не самый прямой путь в литературу. Не парадный вход, но зато удобный выход из кризисных ситуаций.
Я переводил статью. Критическую статью о поэзии. Притом о поэзии новой, новаторской, нетрадиционной. Но сама-то статья написана не стихами, а значит — прозой. Вот так — десять лис в одном капкане.
Закончив перевод и уразумев наконец, как же надо делать стихи, не только уразумев, но и объяснив это своим соплеменникам на родном каракалпакском языке, я вдруг не просто понял, нет, я всей душой почувствовал, что окончательно освободился от поэзии, почувствовал, что не могу и, главное, не хочу больше писать стихов.
Однако сойти с дороги — не значит вступить на другую дорогу. Можно оказаться и на обочине. Так со мной и произошло, поскольку проза мне по-прежнему не давалась.
Постепенно мне стало казаться, что в этом повинен город. Я начал почти задыхаться в нем. Чувство, знакомое многим писателям, родившимся среди полей. И не в том дело, что давят многоэтажные громадины, что мешают шум и многолюдье, что асфальт кругом и ни травинки не видать. Не в том.
Тогдашний Нукус не был еще ни многоэтажным, ни многолюдным и асфальтом тоже не мог похвастаться. В те годы зелени в нем было побольше, чем в ином ауле. Да и вообще внешне он скорее напоминал большой аул, нежели столичный город. И все же душил. Душил одиночеством, оторванностью от родни, от родных мест.
И я отправился к своим.
Притча, которую рассказала моя мать. Однажды на перекрестке дорог сошлись странники. Сели они поесть. Каждый вынул из хурджума то, что из дома прихватил, и выложил на общий дастархан.
Тут подошел к ним дервиш. А у дервиша, как известно, с собой ни хурджума, ни еды. Вот и сел он в сторонке, поодаль.
Однако люди заметили его и пригласили поужинать с ними.
Поел дервиш да и говорит:
— Возьмите меня с собой. Один из странников ему в ответ:
— Мы бы взяли, да путь далек, а припасов у тебя нет.
Дервиш согласился:
— Это точно, съестным я не запасся, зато у меня в запасе есть множество таких вещей, которые облегчат вам дорогу.
— Что за вещи такие? — спрашивают странники.
— Это шутки, загадки, притчи, предания, — отвечает дервиш. — Пока мои ноги будут идти, а язык ворочаться, я вам такого понарасскажу, чего вы и в жизни-то не слыхивали.
Задумались странники. Кто в затылке скребет, кто бороду оглаживает. И тут самый старый и мудрый из них сказал:
— Нужный человек. Возьмем его с собой. Взяли они дервиша и не пожалели о том.
Мать меня утешала и успокаивала, стараясь внушить мне, что писательство вовсе не такое уж никчемное и дармоедное занятие. Как и в прошлые мои приезды, она стремилась побыстрее выпроводить меня обратно в город, считая, что в ауле мне делать нечего.
Впрочем, о значении литературы я и сам имел представление. Но какой литературы? Этот дервиш мне не пример. Я тоже знаю уйму всяких сказок, преданий, притч и назиданий, сам видел множество интереснейших случаев, от других слышал массу невероятнейших и поучительнейших историй, но для литературы этого мало. Надо еще знать, кому и зачем все это рассказывать.
Никогда не мечтал я писать занимательно-развлекательное чтиво, чтобы скрашивать досуг трудящихся после напряженной работы. Не мечтал и писать нечто подбадривающее в пути, увеселяющее в дороге. И подходить к общему дастархану с шутками и прибаутками тоже не собирался. Да и не мастак я по этой части.
Нет, тот дервиш мне не пример. Вот если бы он, как человек много странствовавший, многое повидавший, рассказал своим спутникам о том городе, куда они направляются, объяснил бы им, какие трудности ждут их на пути и как трудности эти преодолеть, если бы он не развлекал, а увлекал — тогда другое дело.